Но Агамбен, предчувствуя новые времена, свидетелями которых мы сейчас становимся, сносит все дверцы, вынимает все ящики, вынимает холсты из запасников, фотографирует миниатюры. Он ставит вопрос эпохи «конца человеческой исключительности»: если мы воспринимаем мир посредством новых щупалец, датчиков и усиков, в виде фотоаппаратов, диктофонов или мобильных телефонов, то не похожи ли мы на зверя, насекомого, диковинное создание? Как Сьюзен Сонтаг (1933–2004) видит в книге «О фотографии»: японец, обвешанный фото- и кинокамерами, – это божественное насекомое, передвигающееся по своему маршруту. Но для Сонтаг это сюжет: европеец движется по туристическим маршрутам, читая таблички, будто биллиардный шар, тогда как японец – пережившее ядерную войну насекомое, в нем необоримое желание жить.
Сонтаг была явно пленена видом японского чуда, японского промышленного роста, и ей нужно было показать, что это не метафорические «разумные муравьи», но вполне реальные существа, с фотощупами, с невероятными оптическими механизмами, строят это. Муравья мы можем понимать как героя басни, а вот уже траектория улитки для нас – великая загадка. Тогда как Агамбен, думая о миросистеме и пытаясь взвесить витальность Европы, говорит о том, что каждый человек – зверь. Нет ни одного, в ком не торжествовал бы порыв. Этот порыв пытались укротить учениями об аффектах, но, как показывает книга В. В. Бибихина «Дневники Льва Толстого» (университетский курс, прочитанный в те же годы, когда Агамбен писал свою книгу), аффект никогда не может стать формой, потому что он сам созидает любую форму, любое подлинное переживание жизни.
Об этом надо бы говорить подробно, но важно, что нового Агамбен привносит в эту тему. Прежде всего бытие-животным у него есть бытие-зверем, и это очень важно. Зверь – это всегда видовое обозначение, более того, зверь всегда рискует остаться один, начиная от сказочных чудовищ и кончая Левиафаном и Бегемотом. Поэтому если животное выставляет напоказ свою множественность, зверь выставляет напоказ свою суету. Обращаясь к мифам иудео-христианской традиции – к «архонтам» с головами зверей как уникумам человеческих небесных душ, Агамбен уравнивает состояние зверя и состояние ангела – что в новинку, все-таки в традиционном богословии ангелы множественны, они те самые животные, которые утешают человека множественной заботой о самом строении мироздания.
Только старинный художник, Джотто или Микеланджело, мог прописывать все детали, чтобы их видели ангелы, а не только люди, имея в виду не только взгляд простого человека, но и взгляд праведника, и взгляд ангела, и взгляд неба. А живопись нового времени – живопись, признающая только-человеческую точку зрения, замечающую целое, замечающую риторическую композицию, но не замечающую той проработки деталей, которую, по Сонтаг, вернула только фотография, взгляд насекомого-фотообъектива.