Речь восточной патристики, да и западной, в лице Августина, очень образная. О такой образности хорошо пишет современный французский философ Франсуа Федье, видя в патристике прямое предшествие феноменологии:
«Единственное, что мы можем – позволить образу явить себя в своей наиболее полной значимости… Мы вовсе не пытаемся здесь «вообразить образ». Мы стремимся помыслить иконичность. Начало зрения и в некотором смысле разговора интенсивно соотнесено с движением, которое мы предвидим внутри иконичности. Поэтому речь здесь может быть только отступлением».
Заметим, что в восточном христианстве часто философское содержание присутствовало не в трактатах, а в церковных гимнах, канонах и акафистах. Такая гимнография представляет собой расписание дня, осмысленное создателями и исполнителями как ряд духовных жестов: исполнение больших поэтических форм вписано в дневной устав и занимает значительную часть дня. Такой опыт медитативного регулярного исполнения поэзии до этого встречался только в случае греческой трагедии, представление которой занимало весь рабочий день. Но также эти формы требуют хорошей памяти: период, рассудительная фраза, представляет собой отдельное песнопение внутри этой формы, тропарь, кондак или икос, так что уже восприятие со слуха означает навыки внимания, которые не нужны для практической речи, но необходимы для философской. А уже на уровне произведения мы видим и строгий план, и развитие сюжета, состоящего из сравнений, образов и отсылок к библейским текстам, что еще больше сближает исполнение такого произведения с запоминанием. Но главное, что в этих текстах обычно изображается не ряд картин, как в античных гимнах или гимнах ранневизантийского поэта Романа Сладкопевца, но ряд действий, так как в конце концов эти тексты и передают идеи действий, от сотворения Богом мира до спасения.
Первым философским учебником схоластики стали «Сентенции» Петра Ломбардского. Петр Ломбардский (ок. 1100–1160), взяв за основу «Точное изложение православной веры» Иоанна Дамаскина, создал труд с изложением церковного учения, но не просто как ряда положений, «сентенций», а с указаниями, как опровергать противоположные точки зрения. Этот учебник потом обрастал комментариями, в которых еще подробнее говорилось, какие могут быть позиции оппонентов, и что нужно говорить в каждом случае.
Фома Аквинский учил, что Бог не просто творец вещей, но творец свободы воли, и поэтому свободная воля может действовать во благо, не жертвуя своей свободой при таком действии. И человек познает не только Бога, как конечную цель, но и цели сотворенных вещей, и поэтому может понять, как употребить свои способности во благо. Не случайно рождение Фомы Аквинского, будущего официального богослова ордена доминиканцев, почти совпало с кончиной Франциска Ассизского, реформатора всей католической духовности, для которого также немилосердие и недоверие к себе и милосердие и доверие ко всему сотворенному и образовали новый уровень понимания христианских задач. До Франциска в аскетике было сколько угодно милосердия, но не было этой взрослости доверия и недоверия, в чем-то подросткового максимализма, а в чем-то старческой умудренной щедрости. Вот поэтому после Франциска вслед за его рождественским вертепом стали возникать богатые алтари со множеством сцен: любовь к Богу теперь требует доверия к событиям, знания, что эти события могли бы произойти и сейчас, а не просто учета того, чему они учат. Так и Фома исследовал, как вещь хочет существовать, потому что доверяет доброй воле Бога о ней, и как человек стремится познавать Бога, потому что только в Боге совпадают сущность и существование. Юношеский энтузиазм и старческое внимание к главным причинам, без которых и остальные причины – не причины, вот каков стиль мысли Фомы Аквинского. За великим стилем схоластики потом пришел большой стиль Ренессанса, в чем-то оспоривший схоластику, а в чем-то усиливший ее.