Русь моя неоглядная (Чебыкин) - страница 102

Ряса «батюшки» раскрылась над прорубью. Вода оказалась выше пояса. Валенки и теплые стеганые штаны быстро намокли и тянули под лед. «Батюшка» хватался за края проруби, руки скользили, он не мог выбраться и вопил: «Люди добрые, помогите!» Только один «Батый» бегал вокруг проруби, хватая «батюшку» за рясу. «Батюшку» водой прижало к нижней кромке проруби. Пес сумел ухватиться за ворот телогрейки и вытащил его из проруби.

Пока «батюшка» барахтался в воде, ряса накрепко примерзла к наледи. Одежда на нем быстро задубела. Он пробовал убавиться от рясы, но не мог. Как-то сладился и вытащил ноги из промерзших валенок, освободился от заледеневшей одежды и рванул к деревне босой, в нижнем белье.

Неделю «батюшку» парили в банях по очереди и отпаивали брагой. Удивительно – не заболел, даже не чихал. Вот что значит деревенская бражка и банька.

В деревне долго смеялись, говорили: «Водяной «батюшку» крестил, наверное, не крещеный был».

1999, ноябрь

Масленица

После Рождества в деревнях на севере России идет подготовка к масленице. Морозы в это время трескучие. В феврале бушуют вьюги. Ни в поле, ни в лес не выйдешь.

Мужики готовятся к масленице: возят воду в бочках, заливают кадушки, ремонтируют старые сани для разгула. На днище корыт наращивают ледяную корку. Масленица! Гулянье! С горы всей деревней поездом: кто на санях, кто на корытах, а кто и на перевернутой лавке – летят вниз под косогор сломя голову. Хохот, визг, рев! Потом начинается гостенье. В деревне все родня: дяди, тетки, сватовья. Кумовья. Сегодня – к одному в гости, завтра – к другому. Брага пьется большими пяташными кружками, хмелевая. Для почетных гостей пивко, да еще с изюмом.

На этот раз гуляли у дедка Федулы. К вечеру бабы разошлись по домам, чтобы скотину напоить, накормить. Мужики, изрядно захмелевшие, дурачатся, борются в захват. Кто внизу – у того обида. Дело доходит до перебранки. Дедко Федула, которому за девяносто, рыжебородый старик, большеголовый, лысый-прелысый, тихо предлагает: «Мужики, хватит бузить, давайте-ка на спор, кто шире лизнет обух топора с мороза». Мужики засопели. Выражают недовольство: «Че это я чужой топор лизать буду, пусть каждый свой». Изба мгновенно опустела. Мужики поспешили за топорами. Притащили, хвалятся, что его топор самый ладный да острый. Выложили топоры на притоптанную завалинку на вечерний мороз. Каждый в уме прикидывал: «Лизнут, так лизнут – ничего страшного нет, на улице голыми руками за железо беремся и ничего».

Через пару часов возвращаются бабы, мужики затаскивают топоры, побелевшие на морозе. И по команде деда Федулы, широко раскрыв рот, одновременно хватают жгучее железо языками и тут же с воплями отдергивают. На каждом топоре остается кожица с языка. У некоторых хлыщет кровь. Только один Федюня, солдат еще с Германской, долго держит язык у топора, а потом медленно отнимает и смеется: «Ну как, хороша каша из топора с морозца?» Непоседливая, сухонькая старушонка Федулиха кричит: «Мужики, не бедствуйте, мочой, мочой детской на язык и все пройдет». Игнат – бездетный мужик-молодожен – скачет на одной ноге, слезы льются из глаз; матершинник страшный, на этот раз только размахивает руками, показывая жестами своей бабе, чтобы помочилась ему в ладонь.