Зло спросил:
– Кто тут старший?
– Порублен.
– Что, свободы захотелось, вон она – вечная свобода на небесах, – показывая нагайкой на убитых ездовых.
Федор вышел вперед, прихрамывая.
– Мы что, по доброй воле в обозе, если бы не пошли, то расстреляли бы … точно. Смотрю на ваши знаки отличия и нашивки, господин вахмистр, может в одной дивизии были: немца били, нашего общего врага. А сейчас один другого убиваем, а германец лютует и радуется. Это же противоестественно – брат идет на брата, сын на отца. Мы же не с оружием в руках, за что мужиков порубали? Мы как красных, так и ваши пожитки могли везти.
– Ишь, растявкался. В расход их! Лошадей с обозом передать тыловикам.
По улице проезжал конвой, сопровождая в кошевке важного господина. Двое конвойных остановились против пленных, один соскочил с коня и бросился к Федору со словами:
– Братан, Федор, как ты тут оказался?
– А ты как?
– Что тут у вас случилось?
– Сам видишь, обозников порубали. Не пойму, в чем наша вина. Мы не по доброй воле мобилизованы.
– Федор, погодь маленько. Я сейчас.
Петр догнал конвой, что-то доказывал, размахивая руками. Вернулись с командиром конвоя, штабс-капитаном, с обвислыми усами и воспаленными глазами.
Штаб-капитан резко обратился к командиру сотни:
– Сотник, удаль надо показывать в бою, а не воевать с обозниками. У нас не хватает людей, народ настроен против нас. Что, от попусту пролитой крови голова закружилась? Крестьяне села видели – это безобразие. Как ты думаешь, после этого чью власть они будут поддерживать и за кого воевать пойдут –конечно за Советы. Соображаешь, рубака? От имени члена правительства российской империи и адмирала Колчака приказываю отпустить военнопленных вместе с лошадьми и повозками. Да не забудь дать расписку, что возвращаются по болезни.
– Слушаюсь. Писарь, ко мне. Дай им бумагу и пусть проваливают и более не попадаются.
Сотня ускакала за село. Федор руководство взял на себя. Заставил оставшихся в живых собрать и погрузить на сани порубленных мужиков. Побитые были или «княжьего двора» или соседних деревень.
Обоз из тридцати подвод, с нагруженными окоченевшими на морозе земляками, двинулся в обратный путь. Братья попрощались. Петр просил у Федора прощения, говорил, что хотя его прямой вины в этом избиении нет, но тяжесть содеянного лежит на его совести. Обратно дороги нет. Слишком запятнал себя бесчестием. Сейчас один путь – или пан, или пропал.
Слух, что колчаковцы порубили обоз, быстро разлетелся по Прикамыо. Население к колчаковцам стало относится враждебно.
Обоз встретили в Верхней Курье. Приехало более полусотни подвод. Разбирали родных и близких. Плач стоял такой, что было слышно на другой стороне Камы, в Перми. В «Княжьем дворе» сорок дней справляли поминки. Народ возмущался: «Германец не убил, так свои злыдни жизни решили».