— Не надо. Я никаких глупостей не творила и никак себя не калечила. Всего лишь случайно упала, — поспешно уверяю его.
— А кровь откуда?
— Ногу поранила об осколок, — отвечаю абсолютную правду, надеясь, что меня оставят в покое.
Наивная, знаю.
Ширма улетает прочь в одно мгновение, и мы оказываемся лицом к лицу. Он в строгом чёрном камзоле, застёгнутом на все пуговицы, в кюлотах и высоких сапогах, и я — в одной простыне, норовящей с меня свалиться, с грязными спутавшимися волосами. И откровенно торчащими ушами, которые его совершенно не удивляют.
Меня прожигают внимательным изучающим взглядом, который вскоре останавливается на моих босых ступнях, вымазанных в крови.
— Как это произошло? — хмуро интересуется король, подходя ближе. — Ты поэтому кричала?
— Я несла стеклянный флакон, когда вы постучали, — уведомляю его с долей упрёка. Что-то я действительно слишком осмелела. Не к добру это. Так можно и до реального наказания договориться.
И надо же, я вдруг замечаю досаду и даже сожаление в чёрных, как сама тьма глазах.
— Извини, я этого не хотел, — мягко произносит Аедан, заставив меня опешить.
Он, правда, передо мной извиняется? Мужчина признаёт свою вину? Это со мной вообще происходит?
— Иди ко мне, я посмотрю рану, — протягивает мне руку.
— Не надо. Я сама могу, — качаю головой, сжимая на груди простыню. От одной мысли, что он будет касаться моей обнажённой кожи, по телу бегут странные мурашки.
— Малыш, давай не будем спорить по столь глупому поводу. Ты поранилась из-за меня, ведь так?
Можно сказать и так. Не постучи он так громко и резко, я бы флакон с испугу не выронила. Но признавать это вслух… странно и тревожно. Во-первых я намного больше виновата — мне явно следовало быть менее неуклюжей, а во-вторых… слишком я привыкла к тому, что мужчины в своих промахах винят окружающих… и наказывают тоже… окружающих. А тут как бы и вины его особой нет.
— Так. Значит, мне и заглаживать вину. Иди сюда, — не дождавшись от меня ответа, припечатывает Аедан.
И вот почему он вроде как пытается вину заглаживать, а получается так, что опять командует и приказывает?
Я всё молчу, пытаясь подобрать разумные и убедительные возражения, и Аедан принимает это если не за согласие, то за невозражение точно. Подступается ко мне ещё ближе. И уже очень привычным движением поднимает на руки. Я только и успеваю встревоженно выдохнуть, изо всех сил пытаясь удержать проклятую простыню.
— Могу я узнать, что ты здесь делала? — спрашивает он, усаживая меня на ту самую скамейку, где я оставила свои вещи, а сам приседает на корточки напротив и поднимает мою ногу, вынуждая меня поспешно прикрываться простынёй, чтобы не светить самым сокровенным.