В те годы на гитаре играли не только многие мужчины, но и женщины, мальчишки и девчонки. Не в этом ли секрет фантастической популярности Владимира Высоцкого? Вот уже шесть лет нет с нами этого великого человека, а его прокуренный, хриплый голос до сих пор слышен из всех окон всех домов большой страны.
Словно угадав мои мысли, Лельченко вдруг запел:
Небо этого дня ясное
Но теперь в нём броня лязгает
А по нашей земле гул стоит,
И деревья в смоле, – грустно им.
Дым и пепел встают, как кресты,
Гнёзд по крышам не вьют аисты.
Николай Григорьевич закрыл глаза и затянул второй куплет. Володя отвернулся от стола и удивленно смотрел на Лельченко. Видимо о музыкальных способностях старого инженера Климчук узнал впервые, как и я.
Тем временем моя левая рука как-то сама собой, не спрашивая хозяина, потянулась через весь стол к стакану с «дезактиватором». Я не знаю, почему она так делает – то пачку сигарет у отца стырит, то олимпийский рубль из маминого кошелька. Безобразие да и только! Увы, левая рука Климчука тоже иногда живет своей жизнью. Она как-то ловко нырнула за спину Володи и стала больно выворачивать запястье моей нахальной конечности. Я заорал, перехватил правой рукой левую и засунул её в карман брюк. От греха подальше.
– Что получила, сволочь такая?! – злорадно прошептал я своей деснице.
Рука обиженно сложила в кармане фигу.
Лельченко замолчал и прижал рукой струны.
– Я тут, хлопцы, скажу вам по секрету, одну песню написал, – хрипловато заговорил он, словно бы и не заметив настольной борьбы конечностей.
– Точнее еще не написал, а так набросал кое-что. Хочу, чтоб вы послухали это.
Дед вновь перебрал струны и мощным красивым голосом запел:
Ощетинилась лесом весна,
Не весенними листьями рыжими,
И как будто вновь стал недвижимым
Тот ручей, что вчера отошел ото сна…
Мы с Климчуком внимательно слушали. Песня завораживала, словно открывая Чернобыльскую трагедию с какой-то иной стороны, словно пришла из какого-то другого, не нашего мира. К сожалению, пропев два куплета, наш бард засмущался и замолчал.
– Дальше еще не придумал, как-то недосуг всё, – неуверенно объяснил он.
– Обязательно допишешь, – с жаром сказал Володя, – ты молодец, Григорьевич!
Лельченко вновь смущенно улыбнулся и повернулся ко мне:
– Может, ты подсобишь со стихами, Жень? Вот чувствую, что в душе ты поэт!
– И прозаик тоже, – серьёзно сказал я, – может и подсоблю.
Мужики переглянулись, улыбнусь и, как следовало ожидать, потянулись за стаканами.
Моя левая рука сердито и недовольно стала скрести защитный комбинезон.
Через час оба моих «воспитателя» вразвалку храпели на диване. Четвертая бутылка вина была едва начата. Термосы с водой и оставшиеся банки сока перекочевали из «Рафика» на кухню. Запах хлорки из туалета распространился по всей квартире. Фон на улице возрос до ста миллирентген, но квартира пока оставалась чистой.