– Хорошо, обязательно. Прямо сейчас ей позвоню, – пообещала Рубцова.
– Да, позвоните, – кивнул он. – Идите. И пусть не тянет... Стойте-ка!
Рубцова оглянулась.
– Закройте дверь на защёлку.
Она, конечно, повиновалась, но посмотрела на него с таким настороженным недоумением, что Анварес поспешил объясниться:
– Просто сейчас придёт другая группа, не хочу, чтобы отвлекали… Знаете что, давайте вы её сейчас наберёте, а говорить буду я?
– Хорошо, – кивнула она слегка ошарашенно. Как в замедленной съёмке достала из сумочки телефон, нажала вызов и протянула ему.
Анварес отошёл к окну, отвернулся. Этот взгляд Рубцовой, полный, мягко говоря, удивления, его раздражал – сейчас он и сам чувствовал себя по-дурацки и без вот этих взглядов.
Рубцовой она, конечно же, ответила.
– Госпожа Аксёнова, это Анварес. Вы, наверное, не понимаете, насколько плачевно ваше положение. Послушайте меня, я не собираюсь учить вас жизни. Я всего лишь хочу помочь выпутаться…
– Разве я просила вас о помощи, господин Анварес? Что-то не помню.
– Вам нужно появиться в институте, нужно посещать занятия. Я постараюсь договориться с деканатом…
– Вы меня не слышите? Я не нуждаюсь в вашем участии! Мне вообще ничего от вас не надо. И нечего мне названивать.
Вот же дура! Гордость, видите ли, у неё взыграла. Помощь принять – это нельзя, нет. А признаться мужчине в любви – это пожалуйста. Тут про гордость мы не вспоминаем.
– Госпожа Аксёнова, – слегка повысил он от злости голос, – в таком случае, я вынужден буду взять в деканате контакты ваших родителей и сообщить им о вашем положении.
– Только попробуйте! – взвилась эта ненормальная. – Если только вы позвоните моим, я… не знаю... я… вы очень сильно пожалеете. Клянусь!
– В самом деле? – усмехнулся Анварес.
– Уж поверьте. Только попробуйте им позвонить – я тогда пойду в деканат и скажу, что вы до меня домогаетесь...
Её слова прозвучали как удар. Точнее, как плевок в душу. Даже от неё он не ожидал такой грязи и низости. В груди, где только что полыхало от самых противоречивых эмоций, стало вдруг пусто и холодно. Ни слова больше не говоря, он с каменным лицом вернул телефон Рубцовой.
– Благодарю. Можете идти, – сказал он, не глядя на неё.
Рубцова ушла, и в аудиторию потянулись стайкой девушки из двести четвёртой. На их приветствия Анварес отвечал сквозь зубы, будто слова давались ему с большим трудом. Было противно, горько, мерзко. Невыносимо.