Если прищуриться - видны Шурке зеленые стрелы осоки, пробившие рыжую прошлогоднюю траву у колодца, черное, разъехавшееся во все стороны месиво дороги и мутные лужи с дождевыми лопающимися пузырями.
Значит, и завтра не перестанет дождь, опять нельзя будет идти гулять. "Кобеднишних"* башмаков не дают, а старые в починке у дяди Прохора. Вот и сиди в избе, смотри, как пугало, в окно да качай зыбку. Больно интересно!
А, поди, есть на свете ребята, которые зыбок не качают и носят настоящие, с голенищами, сапоги. Таким ребятам и дождик нипочем. Как Олег Двухголовый, навертят они на ноги портянок побольше, туго натянут за ушки высокие сапоги, оденутся потеплее - и айда! Запруды делают, меленки ставят, плоты и пароходы по лужам пускают...
Обещала неделю назад прийти из-за Волги бабуша Матрена, мать дяди Прохора, и принести башмаки из починки.
И вот - бабуши нет, и башмаков нет, и сказку про Счастливую палочку некому рассказывать...
А Яшка Петух хоть в опорках, либо отцовых, либо материных, да, наверное, гуляет. Один Шурка торчит в избе, разнесчастный он человек!
По справедливости сказать, Шурка не раз за эти ненастные дни совался на улицу. Мать опорки ему давала, в которых корову доит, и портянки давала, не отказывала. Что ж из того? Грязища вокруг избы непролазная, опорки на каждом шагу сваливаются, и ребят не видно. А дождик, словно нарочно, как выглянет Шурка на улицу, еще пуще принимается хлестать. Совсем на весну не похоже. Лучше бы уж не давали Шурке опорок! По крайности было б о чем плакать. А сейчас и плакать не о чем. Но плакать хочется...
В избе сумрачно, сыро и холодно. Даже кот Васька, озорник рыжий, как забрался с утра на печь, так и не слезает. Наверное, и Ваське грустно.
Все раздражает сегодня Шурку, все ему не нравится. В избе повернуться негде. А тут еще кухню и спальню отгородили тонкими тесовыми переборками. Еле вместились в крошечном пространстве, которое зовется залой, драгоценная материна горка с посудой, стол и две лавки. Не расскачешься, брат!
На полу валяются Шуркины игрушки: оловянный солдатик на одной ноге, юла, камешки, стекляшки, деревянные чурочки. Смотреть на них неохота - до чего надоели! И стол этот горбатый надоел, и горка с запотевшими стеклами надоела, и табуретка вот эта, раскоряка, опротивела. Разве пнуть ее ногой?
Скоро в избе совсем стемнеет. Надо ложиться спать, потому что керосину в лампе - на донышке. А спать, как назло, не хочется.
Вечер мог быть длинным и завлекательным, если бы мамка согрела самовар. Желтопузый, словно поп в ризе, он тускло блестит на полице*. Но чай пить не с чем. Сахар весь вышел, а батя не прислал еще денежек из Питера. И сам не едет. Все это очень и очень грустно.