Только одной Шуркиной матери нипочем. Будто и не касается ее ненастье и то, что батя денежек не шлет и сам не едет. Закатав на полных, сильных руках рукава ситцевой кофты и подоткнув с боков старенькую холстяную юбку, мать как ни в чем не бывало шлепает по кухне опорками, гремит посудой, шумит веником. И молчит. Уж хоть бы ругалась - все лучше: было б у Шурки законное право покапризничать вволю. Так нет, не ругается - до чего хитрая! А ведь отлично знает, что Шурке смерть хочется пореветь.
- Мамка... ма-амка же!.. Я по-во-ою?
- Да вой, вой... чтоб тебя разорвало! - сердито отвечает из кухни мать.
Получив это долгожданное разрешение, в великом наслаждении скулит Шурка бездомной собачонкой:
- У-у-у... А-а-а... У-у-у...
Все его маленькое, непонятное для взрослых горе вложено в этот тоскливый вой.
Никогда, видно, не проглянет солнышко, не дождаться ясных, теплых денечков. И батя, видать, никогда не приедет из Питера. И голубей под гуменную плетюху* не заманить Шурке. И башмаков он не увидит, и сказку про Счастливую палочку не услышит... Разве не обидно?
Слезы дождевыми каплями бегут по щекам.
- У-у-у...
- Затянул... ровно по покойнику, - раздраженно говорит мать, высовываясь из кухни. - Разбуди у меня Ванюшку, дёру получишь.
Прядь русых волос сердито упала на ее круглую румяную щеку. Синим холодом стынут глаза. Ой, не миновать Шурке страшенной дёры!
Ну и пусть! Покорным движением он подставляет загорбок. Нарочно отодвигается от окна, чтобы удобнее было его бить. И мякнет голос у матери. Покосившись, Шурка видит, как тревожно взлетают густые темные брови, голубое тепло брызжет из-под них.
- Ну о чем ты воешь, дурашка? Хоть бы господа бога побоялся, коли матери родной не стыдно. Ведь не маленький, в школу осенью пойдешь... Ну чего ты?
Дёры не будет. Можно не отвечать.
Неподвижными заплаканными глазами уставился Шурка в окно. Низкие серые тучи мчатся по небу, как лохматые волки. Они задевают маковки лип, цепляются за ветви, точно собираясь прыгнуть на землю. Жутко Шурке... А ну как это и в самом деле волки, в избу величиной, с глазищами, что колеса, и с зубами, как у бороны? Такие волки мигом загрызут Шурку, как загрызли прошлым летом в Заполе Апраксеину корову.
- А-а!.. У-у-у! - тихонько воет Шурка, цепенея от страха.
С улицы на него надвигается темень - черное чудище, проглатывает дальние лужи, колодец, дорогу, подбирается к избе... А волчьи тучи все ниже, ниже. Серые когтистые лапищи гнут ветви липы, скользят по ее стволу... И вот - волки царапаются в окно.
Шурка рад бы зажмурить глаза, да не может. Рад бы закричать - голоса нет. Рад-радешенек бы с подоконника улепетнуть, да ноги не бегут. Совсем пропал Шурка. Мокрые оскаленные морды волков прикасаются к его лицу. Б-р-р! Изо всех сил обороняется Шурка.