В дописьменных обществах все мальчики, достигшие определенного возраста, должны были участвовать в коллективных формализованных обрядах перехода, в которых в символической форме отображалось ритуальное умерщвление и воскрешение в новом качестве. Хочется вернуться к этому еще раз, поскольку странствия Гвидона-насекомого — всего лишь смягченная и сокращенная вариация классического ритуала. А чтобы говорить о вариациях, надо, как минимум, представлять их общие истоки.
В процессе обряда инициантов подвергали изощренным истязаниям>13, порою крайне жестоким — таким как вырезание со спины ремней из кожи, втирание в раны едкого перца, подвешивание на веревках, продетых под ключицами или другим подобным испытаниям. Выживания при этом никто не гарантировал. Вот как описывал такой исход Фрэзер: «Когда — что случается довольно часто — в результате этой операции юноша умирает, его тело тайно погребают в лесу, а убитой горем матери сообщают, что кроме человеческого желудка у чудовища имеется желудок свиньи; что ее сын, к сожалению, угодил не в тот желудок и извлечь его оттуда никак нельзя»>14.
Часто при инициации юношей членовредительство символически обыгрывало мотивы кастрации — при выбивании зуба или (известнейший сказочный мотив) отрубании мизинца. Обрезание крайней плоти самым недвусмысленным образом указывало на символизируемое этим обрядом действие. Иногда пытки и издевательства сопровождались голодом и жаждой или применением сильнодействующих галлюциногенов. Мощным инструментом «перековки» являлось и длительное затворничество, символизирующее погребение. Из иницианта в буквальном смысле «выбивали мозги»; в предельном случае он должен был «забыть» не только свою прежнюю жизнь и своих родных, но даже свое имя.
После чего новорожденному человеку объясняли, кто же он теперь, давали новое имя, знакомили с его новым мировоззрением, с новым образом жизни. Из могилы умершего ребенка>15 выходил охотник и воин. Иногда юноши, прошедшие инициацию, до вступления в брак жили в общем холостяцком доме, причем зачастую в жесткой конфронтации со своими прежними семьями. Изоляция (вплоть до табу на общение) от старой семьи подчеркивала рубеж, отделивший безмятежное дитя от члена общества, принимающего на себя ответственность. Конечно, столь жестокие методы применялись исключительно для обеспечения самого трудного перехода — инициации мальчиков-подростков; но и любой другой обряд возрастной трансформации всегда был труден и горек.
Здесь мы незаметно покинули территорию сказки и перешли в пространство мифа. Таким образом, мы закончили рассмотрение одной из линий рассматриваемого текста — сказки о сексуальном развитии ребенка-инфанта. Если мы можем трактовать, например, «Скупого рыцаря» как арену борьбы анальной эротики с фаллоуретальной, то в «Сказке о царе Салтане» дан самый масштабный и всеохватывающий обзор судьбы инфантильных влечений.