***
После отъезда гостей Соня побродила по первому этажу притихшего дома. Белые розы, принесённые на её несостоявшееся торжество, выглядели жалко, и она, постояв перед ними, плеснула в вазу воды. Подумав, решила переодеться, в джинсах стало жарко. Нужно было идти в спальню, но ей не хватало решимости. Втайне она стыдилась своей несдержанности. Кажется, он по - настоящему её любит. Соня вспомнила его побледневшее лицо, глаза, как у побитой собаки, и ей стало окончательно стыдно. Можно было отказаться от замужества, просто сказать “нет”, никто за руку её бы не потащил. Айк поступил глупо, даже удивительно, что он решился на такое, но и она повела себя, как истеричка, закатила скандал незнакомым людям. - Но, ожесточённо подумала она, - эти люди знали, что идут на нарушение закона, особенно чиновница из ЗАГСа! Недаром она промолчала, когда её спросили о наличии заявления! - Ну, что случилось, того не вернёшь, а извиняться Соня точно не собиралась.
Она решительно поднялась в спальню. Айк сидел в кресле, уже одетый в свои домашние брюки, привычно обнажённый по пояс, опершись локтями в колени и крепко, до побелевших пальцев, сцепив руки. Он не поднял головы, когда она вошла. Соня мельком глянула в его опущенное закаменевшее лицо и отвернулась. Схватив халат, хотела сбежать в ванную, но он негромко, сквозь зубы, сказал: - собери свои вещи, я увезу тебя к бабушке.
Машина остановилась на окраине Малой Ветлуги.
- Соня, может быть, я довезу тебя до самого дома Прасковьи Агафоновны? - Она видела, что Айк тянет время, стараясь отдалить тот момент, когда им придётся расстаться. Ей казалось, что они никогда не доберутся до посёлка, так медленно ползла машина. Он не разговаривал с ней, сосредоточенно глядя на дорогу. Соня тоже не стремилась к общению, радуясь, что, наконец-то, заканчивается её плен. Правда, где-то в глубине души затаилась грусть: больше никто не будет смотреть на неё с надеждой влюблёнными, чего-то ждущими тёмными глазами, упрямо сжимая губы и хмурясь, когда она грозила полицией и тюрьмой. И жаркого прерывистого шёпота, и тихого рычания и стона, и горячего сильного тела, прижимающего её к постели, и рук - бесстыдных, чуточку грубоватых на своём теле, и нетерпеливых жадных поцелуев, от которых горит её кожа, и сама она, распластанная на широкой кровати, обнажённая, с широко раздвинутыми ногами, и его язык, проникающий глубоко внутрь и заставляющий её кусать губы, чтобы сдержать стон, - ничего больше не будет, а будет тихая квартирка в спальном районе, одинокий утренний кофе, запах бумажной пыли от шкафов, набитых папками со старыми документами, и обязательное предобеденное чаепитие, и разговоры коллег о болезнях, о детях, о рецептах пиццы и протекающем кране.