В мужике за баром с трудом узнаю наглого парнишку из своего детства. И все-таки… Это он. Ублюдские глаза отца и яйцеподобная башка. В плечах стал шире, а на лице появилась сетка морщин. Сколько ему? У нас разница в возрасте лет пять или даже меньше. Значит, около тридцати.
– Привет, братишка. Давно не виделись. Тоже приехал с батей попрощаться? – произносит Глеб, но в его интонации нет и капли радости от встречи.
– Мы с тобой не родственники, – цежу сквозь зубы. – И единственное, зачем бы я пришел к твоему бате, так это чтобы увидеть его последний вздох.
Глеб скалится и нервно барабанит пальцами по барной стойке:
– А ты все такой же дикий зверек, Никитка. Никакой благодарности к человеку, который тебя вырастил и дал все, что должно было стать моим.
– Хочешь, отдам тебе все игрушки, что он купил мне, и может даже найдется пара старых футболок?
– Я хочу свои бабки! – Глеб в момент становится серьезным, его правая рука сжимается в кулак. – Даже не надейся, что твоя шлюха-мать сможет получить хоть копейку. Она уже сожрала свой кусок пирога.
***
Мне было шесть, когда мать вышла второй раз замуж. Мы переехали из маленькой квартиры в большой двухэтажный дом, где у меня появилась своя комната с телевизором и двуспальной кроватью. Смутно помню это время, но поначалу я вроде бы радовался переменам в нашей жизни, пока не начал осознавать, что это за жизнь.
Николай занимался бизнесом. Я никогда особо не вникал, не имел интереса, но его дело определенно было вне закона, судя по количеству швали, которую он называл партнерами и постоянно тянул домой, чтобы развлечься. Понятие веселья у него было специфическое…
Мать часто плакала. Я слышал ее крики и хрипы, прячась в своей комнате, и все ждал, когда она войдет и скажет, что мы уходим. Но этого не происходило, она не предпринимала абсолютно ничего. Только спустя несколько лет я понял, что это было. Зависимость. От человека и от его грязных денег. Она себя продала. Всю без остатка.