В наш век, когда потоки русских людей вслед за потоками нефти и газа устремляются на Запад и на Восток, я оказался в политической эмиграции помимо своей воли, да, в общем, и без особого повода. Мое участие в качестве защитника в «деле Hermitage», а позднее и в «деле Магнитского» оказалось несовместимым с дальнейшим пребыванием в России.
В отличие от самого Сергея Магнитского, категорически отказавшегося уехать, я принадлежал к тому поколению, которое не испытывало иллюзий по поводу перспектив борьбы с полицейским произволом и беззаконием в России. Слишком свежи были воспоминания о советском прошлом и слишком скоротечным был опыт жизни в свободном (хотя бы внешне) обществе.
Думая о родных и близких, я счел необходимым принять предложение об эмиграции, которая, как война, разделила мою жизнь на «до» и «после», на «там» и «здесь». Хотя где у меня «там», а где – «здесь», я путаю до сих пор, три года спустя после отъезда.
Оказавшись, по меткому выражению Довлатова, русским литератором, отделенным от своего читателя двумя с половиной тысячами километров, я более всего страдаю от того, что лишен возможности непосредственного восприятия русской действительности, которое имеет для русского юриста и философа не меньшее значение, чем для писателя. И если при этом мне удается сохранять живую связь с моей страной и народом, то во многом благодаря людям, которым я хочу посвятить несколько строк.
Я хотел бы начать с моих родителей Любови и Бориса Пастуховых, которые помимо того, что дали мне жизнь, сделали все возможное для того, чтобы я относился к этой жизни как к великому дару и светлому празднику, сохраняя оптимизм и благодарность судьбе на всех изгибах моего жизненного пути.
Эта книга никогда не увидела бы свет, если бы не беззаветная вера и бесконечная любовь моей жены Юлии, которая всегда была первым и самым терпеливым слушателем, а также самым доброжелательным критиком большинства развиваемых мною «теорий». Она проявила недюжинную волю, заставляя меня сделать то, что самому мне казалось невыполнимым, и, разумеется, взвалила на себя весь тяжкий труд, связанный с редактированием.
Я не могу промолчать о еще одном члене моей семьи, моем сыне Борисе, который, появившись на свет в самом начале работы над книгой, за время ее написания вырос надежным помощником и стал вдумчивым собеседником, подсказавшим мне много полезного и давшим немало трезвых оценок фактам и событиям, которые я сам был склонен воспринимать чересчур драматично.
Практически всем, что я смог сделать в моей жизни, я обязан великому русскому врачу Николаю Пивоварову, живущему ныне в Италии, чей талант более тридцати лет позволяет мне наслаждаться красотой этого удивительного мира. За эти годы я узнал Пивоварова не только как выдающегося хирурга, но и как одного из самых оригинальных мыслителей-эволюционистов, чьи рассуждения о природе и обществе достойны самой широкой аудитории. Я не могу не вспомнить здесь и о другом враче – Эре Филимоновне Приставко, которая вместе с Пивоваровым многие годы боролась за мое право на жизнь в самом буквальном понимании этого слова.