Как пишет В. Д. Кавелин, на первый взгляд Московское царство было азиатской монархией в полном смысле слова[1]. По его мнению, государственный строй был точным слепком с патриархально-общинного уклада, а тип вотчиновладельца – полного господина над своими имениями – лежал в основании власти государя и повторялся до последнего подданного.
Все подчинялось закону общины. Само государство, казалось, было лишь моментом в ее вечном и неизменном движении. Нигде на поверхности общественной жизни индивидуальность не проявляла себя. Государственная власть ничем не выказывала того, что на нее возложена какая-то особая миссия, не обнаруживала своей главной функции – генератора общественного развития.
Тем не менее индивидуальное начало незримо присутствовало в российской истории испокон веков. Было готово к выполнению своей особой миссии и государство. Просто в Московском царстве истинная роль личности и державы были едва видимы под старыми традиционными формами[2].
Однако об этом можно судить лишь по косвенным признакам, например по тому размаху, который приняло движение казачества. Внутри традиционного уклада, а часто и вопреки ему, рождалась личность, которой было тесно в общине с ее неподвижными устоями. Она не хотела покорно нести вместе со всеми тяготы коллективного «государственного рабства» и рвалась на простор.
Власть своими действиями сама подспудно усиливала роль личностного начала в государственной и общественной жизни. Государь сам был личностью. Сопротивляясь местничеству, он боролся за собственную эмансипацию от патриархального мира, за право властвовать по своему разумению и воле, а не в соответствии с традициями.
Петровская империя, признанная самой неорганичной эпохой российской истории, обычно противопоставляется Московскому царству как времени единства культуры и народного бытия. Такое противопоставление, по-моему, некорректно. В культурном отношении Московское царство было таким же неорганичным, как и наследовавшая ему империя, но в скрытой (латентной) форме[3]. Петровская эпоха не породила неорганичность, а лишь актуализировала, сделала явным то, что было заложено с самого начала.
Задолго до Петра I в общественной и в государственной жизни Московского царства определилось противостояние двух начал, составляющих основу российской культуры: личностного и общинного. Просто рано или поздно должен был наступить момент, когда это противостояние проявит себя выпукло, как полный разрыв, как противопоставление. Это и случилось в XVII в., когда власть в России вплотную подошла к необходимости осуществления глубоких реформ.