Я отвернулась и, глядя на пробегающие за окном деревья, начала:
— Мама умерла, когда мне было шесть…
Мне было проще говорить, не видя лица Лютого, не страшась увидеть, как искажаются от ярости его губы или темнеют от боли глаза. Я знала, что рассказ о моей семье будет для него медленным вальсом босиком на стёклах, но мне нужно было поделиться с Береговым своей догадкой. Но для этого нужно разделить с ним свою боль. И страх.
— Отца будто подменили, — продолжала я. — Он стал мрачным, нелюдимым, ушёл в работу. В доме больше не было гостей, лишь деловые партнёры… Я получала всё, что хотела, кроме его общества.
Замолчала. Зачем жалуюсь? Лютому не интересно, да я не о том хотела рассказать.
— Мне трудно об этом говорить, — пересилила себя. — Шестилетний ребёнок, я тогда не понимала и половины. Но потом, со временем, кусочки пазла — слухи, обрывки разговоров, вопросы взрослых — сложились в страшную картину.
Нет, даже так больно. И очень страшно видеть в зеркале заднего вида преследующую нас тёмную машину. Я закрыла глаза и пробормотала:
— Мне сказали, что мама уехала подлечиться, но потом я поняла, что её похитили. Кто — она так и не призналась. Я помню её тихий голос. Думая, что я не слышу, она говорила отцу, что правда его уничтожит.
По щекам моим скользнули слёзы, в груди всё ныло.
— Медсестры шептались, когда полиция брала показания, пересказывали друг другу страшные подробности. Тот человек издевался над мамой, насиловал её и требовал любить. Родить ему детей. Выйти за него замуж. Возможно, когда мама узнала, что забеременела, то наглоталась таблеток от безысходности. Тому человеку пришлось отвезти её в больницу, потому что она умирала… Я в это время сидела в коридоре, уверенная, что мамочка просто болеет, слушала пересуды медсестер, не подозревая, о ком они судачат. Никому не было дела до ребенка.
Я впилась пальцами в колени. Всё это домыслы, отец ни разу не ответил на мои вопросы, злился, когда пыталась расспросить, узнать больше. А потом запирался в кабинете, и оттуда пахло алкоголем. Горло перехватило, я глубоко вдохнула, пытаясь успокоиться. Надо было закончить, чтобы Лютый понял, к чему я веду.
— Мама умерла, и все пропало. Не осталось ни показаний, ни записей камер… Охранники переговаривались, что отец не нашёл ничего, чтобы доказать факт похищения и насилия, и о все равно пытался отыскать виновника и покарать его. В медицинских картах не осталось ни слова о ранах на ее теле, ни об отравлении, ни о беременности. Написано, что скоропостижно скончалась от инфаркта. А когда папа потребовал вскрытие, оказалось, что маму кремировали. Не осталось ни единой улики…