Ощущая, как ярость закручивается палящими кольцами, сжимает моё сердце, травит душу, я распахнула глаза и зло посмотрела на Лютого.
— Она не сдалась. Не смирилась. Не осталась. Предпочла сбежать в смерть. Перед этим обнять меня и папу…
Не в силах сдерживать слёзы, я отвернулась и добавила глухо:
— Я была ребёнком, но… выросла и стала так сильно похожа на маму. Может, поэтому он решил отомстить мне вместо той, что сбежала? Ведь всё началось со свадьбы.
Судорожно втянув воздух, я сжала кулаки и, глядя на свои руки, пожала плечами:
— Это безумная мысль. Но кто ещё мог так замести следы, чтобы ни деньги, ни власть папы не дали результата? А ещё Чех едва не ударил меня, когда я заикнулась о мести. Аж лицо перекосилось.
Я прикусила губу и посмотрела на приближающееся здание.
Остановив машину, я сжал руль и всмотрелся в растрепанный колесами снег. Площадь была почищена плохо, кучугуры мешали проезду, комьями сбивались под стеной, где пару месяцев назад пролилась кровь Волчары, который спасал моего ребенка, рискуя своей жизнью. Я сегодня толком не успел и поздороваться с ним, а в больнице, куда мы приезжали с Линой на осмотр, поговорить почти не удавалось. Я не мог Кирсанову оставлять на других, доверял только себе.
Ребята Макса, верные и надежные, ехали позади, я видел их в зеркале сразу за машиной Чеха, но мне пришлось заранее приказать им не вмешиваться. Мент не прощает, когда идут ему наперекор.
Я смотрел на грязную кашу снега и желал убежать от Ангелины подальше. Чтобы не рухнуть перед ней на колени, чтобы не умолять простить, чтобы не вытянуть из бардачка пистолет и не позволить ей себя грохнуть, чтобы остаться для нее до конца зверем во плоти. Лютым. Ужасным. Жестоким.
Я тысячу раз думал о том, что сделал. И миллионы раз осознавал, что искупить такую вину не смогу. Только пулю в лоб и сердце на разрыв. Нет у меня выбора и после смерти Милы я знал, куда ведет меня дорога. Но не представлял, что будет настолько сложно и больно оступаться, допускать ошибки, становиться на один уровень с подонком, что уничтожил мою душу. Я стал еще хуже.
В глубине души понимал, что Чех подставил меня, накрутил, подвел к мести, моей или своей, уже не важно, но преступление совершил я сам. Осознанно. Никто не будет отвечать вместо меня, я не позволю. Мой грех — моя будет и цена. И признавать, что Ангелина мне безумно нравится, признаю, но ей об этом никогда не скажу. Играть так играть. Любить не имею права. Хотя, наверное, люблю. Не знаю. Это так сложно. Под ребрами у меня давно не сердце, а наболевшая открытая рана.