Лина затаила дыхание, глаза её заблестели, уголки губ дрогнули.
— Никогда бы не подумала, что ты поёшь, — тихо призналась она. — Могла представить, как расшвыриваешь людей, как выбиваешь дверь, как… Много чего. Но вот чтобы колыбельная. — Осеклась и, отвернувшись, часто-часто заморгала. Добавила слегка хрипло: — У тебя красивый голос.
Мне стало не по себе, но я удержался в том же положении.
— Я и не пою, Ангел. Тебе почудилось. Это моя тень, Лешка Береговой, когда-то умел, а я… — пришлось встать, чтобы вдохнуть, — я нет.
Она притянула одеяло ближе к подбородку и спросила натянуто:
— Это всё? Чеху этого будет достаточно?
Кивнул, потому что слова встали морским ежом в горле.
Вот и все. Нежность рассыпалась, страсть остыла, нега растеклась по коже, и мы вернулись туда, откуда пришли.
Я встал, оставив простынь жене, и молча ушел в ванную.
После холодного душа, накинув халат, через спортзал вышел в коридор, чтобы добраться до кухни. Везде было тихо. Охранники у двери нашей комнаты мерзко захихикали, стоило мне появиться. Вот же ублюдки, а еще правосудие, форма ментовская. Козлы драные.
Пусть только тявкнет хоть кто-то, завалю на месте, и плевать, что будет. Густая кровь кипела в венах, ненависть булькала, перекрывала воздух. Ненавижу Кирсанова и люблю его дочь. Это самоубийство. Хреновый из меня боец. Никакой. Не могу даже за семью свою отомстить, потому что тюфяк. Слизняк, прав был Чех.
Я сел за кухонный стол и сложил перед собой ладони. Смогу ли жить без возмездия? Смогу ли отпустить желание увидеть, как эта тварь — Кирсанов — мучается? Смогу ли закрывать глаза и не видеть мертвое лицо Милы, не чувствовать ее липкую остывшую кровь на пальцах? Смогу ли спать и не вскакивать от фантомного голоса сына?
Каждое утро мне кажется, что Сашка весело смеется, выбегая из спальни, маленькие ножки бегут по лестнице, а я сжимаюсь и боюсь, что упадет. Вскакиваю в постели и понимаю, что навеки остался один.
Нет. У меня есть Ангел и маленькое чудо, которое я не заслужил. Я их должен спасти. Себя уже бесполезно.
Рванул волосы, коснулся рукой грубого шрама. Я не забыл. Я ничего не забыл! И никогда не забуду, твою ж мать!
Взял графин с водой, пустой стакан и поспешил в комнату. После секса Лина точно захочет пить, и это единственное, что я могу сейчас делать — заботиться о ней.
Она стояла у окна. Завернувшись в простынь, тяжёлыми складками стекающими по обнажённой спине, смотрела во двор. Напоминая греческую богиню, поражала совершенством форм.
— Там что-то происходит. — Голос Лины прозвучал настороженно. — Лёш, посмотри.