Хоть и говорят «в тылу», а все одно тяжело было. И хлеба не было, и скотину кормить нечем, а все выжили, да еще детей подняли… И вот, наконец-то, я Валюшку родила. Пока пузатая ходила — все с улыбкой, даже поговаривать стали, что с ума сошедша… И вот так моя жизнь оборвалась, за миг. Потом понести больше не вышло, да и поздно уже было. Так и коротаю свой век.
Баба Марья подняла серые, выцветшие глаза, к иконе.
— Приезжать-то будешь ко мне? А то разлетитесь, как голубки…
— Конечно, буду! — я обняла старушку, ощутив запах выпечки и распаленной солнцем кожи.
— И на том спасибо, — довольно ответила баба Марья.
Я оглядела комнату. Телевизор, накрытый белой вязаной салфеткой, старые, деревянные стулья, на которых лежат маленькие лоскутные подушечки, панцирная кровать, покрытая таким же лоскутным одеялом, а на подушке — тюлевая узорная ткань, деревянный пол без покрытия, недавно вымытый, еще блестевший влагой, икона в углу, и горящие возле нее свечи, и стакан, на котором сверху лежит кусочек хлеба. оглянулась, и сразу заметила цветной ковер (как говорит бабка Марья, кофер>>) на стене, запечатлевший стаю косуль на лугу, большой круглый стол, в темные вечера освещенный светом большого оранжевого абажура, края которого украшали кисти из ниток. Чуть поодаль, у дальней стены, керамические горшки с геранью, давшей цвет. Этот домик я запомню на всю жизнь. В нем сосредоточилась сама жизнь.
Баба Марья мыла полы в ручную, ползая на больных коленях, елозя огромной тряпкой по доскам. Именно так жили предыдущие поколения, не знавшие пылесосов, химических средств для уборки. Я любовно провела ладонью по одеялу, кружевной подушки, лаковой поверхности стола… Не могу не признать, что влюбилась в этот скудный, но уютный декор. Когда-нибудь я по памяти нарисую эту избу, и комнату с иконой, и наш с Катериной пристрой.
Мне просто нужно пережить это, прочувствовать жизненную драму бабы Марьи, понять ее характер. А последнее для меня пока закрыто. Опыта не хватает. Может ли понять боль от утраты самого главного в жизни — ребенка, тот, кто детей не имеет? Наверное, нельзя. Тем более что я в жизни пережила только одну утрату, которая и так предсказуема и ждет всех, — умерла бабушка, долгое время болевшая.
— Вы же знаете, что Варфаламеевы здесь больше не живут? — тихо спросила я.
— Все я знаю… — бабушка тяжело поднялась, и уже на пороге зычно крикнула. — Есть-то будешь? Я только что пирог из печи достала. Твой любимый — с картошкой и курой.
— Буду! — громко крикнула я. — Это же мой любимый.
Я опустила скрещенные руки на стол, положив на них подбородок.