Я была права. Два номера для бегства, как и изменение моего имени. Спать мы будем в одном.
— Других номеров нет.
Я вскидываю взгляд. Эмин смотрит на меня задумчиво.
— Мне нужно сделать звонок. Пока прими душ.
Серые глаза впились в мои выжидающе. У меня голубые глаза. Как у мамы точь-в-точь.
— Что будет с моим папой? — на глаза наворачиваются слезы.
— Его похоронят. Я позаботился об этом.
Срываюсь с места, лишь бы не слышать его холодный жесткий голос. Еще утром я была счастлива.
А теперь не принадлежу сама себе.
Эмин хватает меня за руку, резко приближая к себе. Снова причиняет боль, потому что его злят мои слезы.
— Послушай. Так нужно. Теперь тебя зовут Дана, привыкай.
В ванной я включаю воду и тихо приоткрываю дверь. Да, я хочу знать, что за звонок он делает.
Мужская фигура напряженно стоит у окна.
— …я понимаю, что ты хочешь увидеть тело. Но я избавился от него.
— …ты не доверяешь мне? Я остановился в Поволжье переночевать.
— …слишком много следов оставил. Рисковать не собираюсь. Вот увидишь, ее никто не будет искать. Я об этом позабочусь. До встречи.
Разговор прерывается. С гулким сердцебиением я прикрываю дверь.
Анархисту нужна моя изощренная смерть. А Эмину — моя жизнь. И никто не спрашивает, что нужно мне.
Эмин лежал на кровати, читая книгу. Боже, даже у этого бандита с собой всегда есть книга. Удивительно.
— Сколько тебе лет? — вырывается само собой.
— Двадцать восемь, Диана, — Эмин усмехается, — чего замерла? Выезжаем на рассвете. В твоих интересах лечь спать.
— Мы будем спать здесь? — хмуро переминаюсь.
— Нет, конечно. Ты можешь расстелить на полу.
Я делаю шаг подальше от кровати. На полу, так на полу. Так намного лучше.
Эмин захлопывает книжку — так резко, громко, что заставляет меня замереть на месте.
— Шутка. У тебя есть половина кровати. На ней и спи.
— Я на полу.
Тогда его голос изменился. Приобрел металлические нотки, которые я так не любила.
— Легла и уснула… Диана, — тембр его голоса понизился, стал опаснее.
Повторять он тоже не будет — вижу по его прищуру.
И я ложусь. На самый краешек. Подгибаю колени, отворачиваюсь от него, а слезы сами начинают литься. Тихо. Незаметно.
Только его дыхание — иногда нетерпеливое, иногда глубокое слышится в номере. Надеюсь, что он не замечает мои слезы. Или хотя бы делает вид.
Но проходит время, и на мою голову опускается его рука. Тяжелая. Большая.
Не предвещающая ничего хорошего.
От его прикосновения я вздрогнула, затаив дыхание. И даже перестала плакать.