Его руки беспрепятственно накрывают грудь. Сжимают крепко до темноты в глазах. Я глухо стону ему в губы. Отвернуться хочу, но его рука за шею упрямо держит.
— Эмин!
Я кричу. Забываю о том, кто стоит за дверью. И Эмину все равно, кто нас слышит.
Все равно не потревожат.
Эмин забывается. Заставляет открыть рот и принять его поцелуй. Мнет платье, задирая его. Кожу мнет. Прижимается ко мне, не скрывая желания… желания сделать со мной больное, страшное.
Я упираюсь руками в его грудь. Ладонь проскальзывает так резко, что собой срывает пуговицу. И я касаюсь горячей кожи Эмина.
Одергиваю ладонь как ошпаренная. И мое тело, отданное зверю на растерзание, начинают сотрясать рыдания. Тело, такое доступное и желанное для зверя. Эмин мнет его как пластилин. Руки сжимает под ребрами, двигается ниже.
Я оседаю на пол, скольжу по двери. Но он поднимает меня и вновь целует. Жадно и больно.
Эмин забывается.
И тогда я начинаю задыхаться. От его рук. От его поцелуев жадных. От страха происходящего.
Тело пробивает судорогой.
Я кричу как раненый зверь.
И Эмин просыпается. Просыпается.
Он глаза впервые открывает. В них — дикий омут. Безумие. Желание овладеть недоступным.
— Моя девочка… — выдыхает шумно.
Руки с тела убирает. Отшатывается от меня как от прокаженной.
Туман в глазах оседает. На его место приходит осознание.
Возвращается человек. Он просит прощения, а я дрожу как от лихорадки.
— Диана, прошу… Не плачь.
Эмин в растерянности. Он не находит слов, а мне слова не нужны.
Мама говорила, что я должна осознать одну вещь. Эмин — мой мужчина. Говорила, что, если я подход к нему найду, он мне звезду с неба сорвет. Все ради меня сделает.
А затем я вспоминаю Кристину. Невинную душу.
И понимаю: он не такой. Он жестокий и беспощадный. И оттого мамины слова кажутся сказкой. А мама — сказочницей.
— Диана, прошу… Не плачь.
Я не плачу. Но тело все еще бьет крупная дрожь.
Даже не пытаюсь одернуть платье. Стою перед ним обнаженная. Такая, какая есть. Губы горят огнем, а в глазах не остается место слезам.
Эмин чертыхается, подходя ближе. И тогда я осознаю, что случилось.
По подбородку течет кровь. Алая, жидкая. На грудь падает влажная капля, убегает ниже в ложбинку. Щекочет кожу. Пачкает платье.
Губа кровоточит сильно. Анархист не пожалел приложенной силы. И Эмин не пожалел, целуя жадно.
— Прости, маленькая…
Цедит сквозь зубы, возвращается с полотенцем.
Лицо от слез вытирает, затем кровь. На рану что-то мокрое и мягкое прикладывает.
А затем дает вату с мазью.
Я будто приросла к двери. За ней — конвой мой. Они все слышали, наверное. Крики, мольбы, стоны.