Наступал ад.
И раньше жизнь была не сахар, но теперь… что нас ждет?
— Диана, я говорил тебе взрослеть. Предупреждал.
Он замечает мое состояние. Трясучку. Нервную дрожь.
Эмин злится. Он хочет видеть рядом с собой бойца. Ему и так тяжело, и от меня он поддержки никогда не ждал. Теперь настал час.
Я поднимаю на Эмина глаза, но тут же отвожу их. Еще слишком свежи воспоминания, когда его руки были в крови. Сейчас он ополоснул их. Готовится к операции.
Эмин срывает с себя рубашку, морщась от боли. Он все делает быстро, словно в любой момент в квартиру могут ворваться враги. На его плече кровь. На груди тоже размазаны полосы — разводы крови, что оставила после себя рубашка.
— Я не смогу… — шепчу онемевшими губами, — давай вызовем скорую… давай в больницу, Эмин!
— Никаких больниц! Сможешь, — железный ответ прямо в лицо, — берешь и достаешь эту долбаную пулю.
— Эмин… — бормочу растерянно.
Но он меня не слышит. Только железным тоном говорит и показывает. Учит, как все сделать быстро и безболезненно.
— Обрабатываешь спиртом, не жалея. Достаешь пулю. Повторяешь и зашиваешь. Шила когда-нибудь?
— Да, — сглатываю шумно.
— Вот и здесь зашьешь. Бери в руки водку. Быстро, Диана.
Эмину больно. Я вижу это по крупным капелькам пота, скопившимся на его лбу. По губам искусанным вижу, по внезапно постаревшему Эмину. Глаза его построжели, их облепили ранее незаметные морщинки. Между бровей залегла глубокая ямка.
Эмин принял таблетку и залпом осушил бокал с коньяком. Надеюсь, это ему поможет.
— Бери в руки и делай. Поживее, — приказывает он, — буду орать, продолжай.
Эмин груб, ему больно. Но вместо жалоб и стонов мужчина лишь сжимает челюсти и велит не медлить.
Мои руки все еще дрожат, когда я прикасаюсь к ране щедро смоченным материалом. Эмин шипит. Сжимает руки в кулаки и глаза закатывает наверх. А во мне будто чувства выключились. От перенапряжения или от того, как сильно Эмин хотел видеть во мне бойца. С мокрого спиртового материала я подняла пинцет.
— Маленькая, быстрее, — процедил Эмин, — это такое же мясо, которое ты запекала в духовке.
Я поморщилась. И впервые повысила на Эмина голос:
— Хватит. Помолчи!
Он послушался. Эмин замер, постаравшись расслабить руку. И все это время не издавал ни единого звука. Только сжимал челюсти крепче. И смотрел на меня часто-часто, почти не опуская взгляд. Смотрел так, словно я была его успокоительным.
Все прошло как в тумане. В мыслях было перекати поле, и лишь эта зияющая пустота помогла мне собраться. Я стала тем, кем Эмин хотел меня видеть. Стала бойцом. Единственным человеком, способным помочь ему в данную минуту.