- А много ли ты видишь здесь людей в одеянии с длинным рукавом? В этом пекле и в трусах можно заживо свариться, а в джинсах и рубашке… мне дурно на тебя смотреть.
Я отворачиваюсь, потому что он прав – я весь взмок в этом одеянии. Синяк на руке всё ещё виден, да и следы от других инъекций если присмотреться, то легко можно обнаружить.
- Какого чёрта ты это делаешь?
- А какого чёрта ты это делал?! – в моих глазах вызов.
- От дури. От жалости к себе. От недостатка ума и настоящей мужской выдержки. Ты?
- Вероятно, по тем же самым причинам.
Я и сам толком не знаю, зачем сел на иглу, ведь раньше только нюхал и то, крайне эпизодически.
- Как давно? – и это уже строгий голос заботливого отца.
Заботливого?! Может ещё любящего?!
- Полгода.
- Как часто?
- Каждый день.
- Чем?
- Героин.
- Чистый, я надеюсь?
- Да.
- Не мешай с кокаином ни в коем случае!
- Я знаю, не дурак.
Отец никак это не комментирует.
- Деньги есть?
Я молчу.
- Я открою на твоё имя счёт. Найду толкового врача – тебе нужна помощь.
- Деньги не нужны. Я продаю картины – нам хватает.
- Нам, это кому?
- Мне и … моей девушке.
- И она, естественно, тоже колется!
- Почему естественно?
- Потому что ни одна НОРМАЛЬНАЯ девушка никогда не допустит, чтобы её парень это делал. Но тебя же нормальные не интересуют?
- Почему не интересуют? Я почти женился на одной… Если бы не одно небольшое недоразумение! - скалюсь.
Зачем я упрекаю его? Затем, что его дочь так и не понесла никакого наказания за то, что сделала с моей жизнью. Он прощает ей всё и позволяет тоже всё.
- Ты любил Маюми?
- Какая разница?! Я её выбрал!
- Большая разница, Эштон! Очень большая! Поэтому я повторяю: ты любил Маюми?
- Да любил. Мне было с ней хорошо.
- Ни черта ты её не любил.
- Ты откуда можешь знать?
- Достаточно давно по земле хожу, сын.
Опять «сын»?! Что это на него нашло? Неужели пожалел своего нелюбимого ребёнка?
И мне вдруг становится так сладко… Точно так же, как в детстве, когда из дома сбежал и знал, как матери плохо, и как жалеет она о том, что притащила в дом того мужика… И тут же вспомнилось, как стало потом гадко и мерзко от самого себя, когда увидел её поседевшие волосы. Точно так же гадко и мерзко мне от себя сейчас, потому что продолжаю желать Софье… А разве я продолжаю? Я, как истинный «нарик», заглядываю вдруг внутрь себя… и больше ничего не вижу: ни ненависти, ни злости, ни ревности. И на отца напал не из-за чувств своих ущемлённых, а просто по… инерции? Потому, что привык винить отца и его дочь в своих неудачах?
- О чём думаешь? – внезапный голос отца вынимает меня из состояния «зависания».