А я пытаюсь понять, что это было? К чему эта демонстрация? Меня учат? Дрессируют?
Сажусь, желаю приятного аппетита, а сама — ковыряюсь в тарелке. Есть не хочется совсем.
Асхадов пьёт кофе из изящной фарфоровой чашки и просматривает газету. На английском. Вспоминаю, что отец рассказывал о нём — феномен, вундеркинд, отличник.
Окидываю взглядом эту идеальную статую. Снова костюм, сидящий, как влитой, на его стройной красивой фигуре. Светло-серая рубашка. А вот на галстуке и платке, который выглядывает из кармана на пару миллиметров — снова мята.
Это заставляет меня улыбнуться.
Крохотная соринка на плече портит безупречный образ. Как завороженная, тянусь, чтобы смахнуть её.
Длинные сильные пальцы молниеносно перехватывают моё запястье и крепко сжимают.
Тяжёлый холодный взгляд буквально прибивает к полу. Даже дышать становится трудно, будто на грудь плиту уронили. Кровь стынет.
— Не смей прикасаться ко мне, если я не разрешу, — чеканит он, язвя меня ледяными клинками в глазах.
— Хорошо, — испуганно лепечу я, не понимая, что такого сделала. — Отпусти, мне больно.
Асхадов не просто отпускает, брезгливо отбрасывает, будто гриб-гнилушку нашёл.
Стряхивает пылинку, к которой я тянулась, и произносит, заставляя вздрогнуть:
— Тебе ведь интересно, почему я остановился вчера?
— Да, — честно признаюсь я.
— Ты вела себя, как похотливая самка. Я не выношу такого поведения у женщин.
Лучше бы пощёчину влепил, ей богу. У меня овсянка поперёк горла становится. Выбивает слёзы.
Прокашливаюсь, обретаю способность говорить и спрашиваю:
— То есть, женщина не должна желать?
— Алла, — он опять переходит на тон усталого педагога, который вдалбливает теорему в головы недалёких учеников, — в сексе хочет и берёт мужчина. Женщина — отдаётся и принимает. Никакой инициативы. Только покорность и подчинение. Полное и беспрекословное.
На миг я даже забываю, как дышать. Это что ещё за махровый домострой в двадцать первом веке? Ещё бы заявил: «Молчи, женщина, твой день — восьмое марта». А с него станется. Только не смешно совсем, плакать хочется от такой горькой иронии.
Но я подобного обращения с собой не потерплю.
— Тогда проще купить резиновую куклу, — ехидничаю я.
Он ехидно ухмыляется:
— Предпочитаю всё натуральное.
— У натурального, — чувствую, как начинаю закипать, — есть чувства и эмоции. И в сексе — тоже.
— Что за чушь? — фыркает он. — Секс — это лишь удовлетворение физиологической потребности. Одно из многих. Но люди делают из этого культ. Голову теряют. Преступления совершают. Ради чего?
Блин, где у него режим «человечность»? Я читала, что сейчас даже андроидов стараются делать с эмоциями. Этот — наверно — бракованный.