Мне хочется броситься на него с кулаками и расцарапать едва зажившее лицо. Орать. Бить его, как те отморозки.
Но я лишь сжимаю кулаки, глотаю злые слёзы и шепчу:
— Убирайся! Раз мы с мамой такие стервы — убирайся к чертям из нашей жизни! Сами без тебя проживём! Не хочу тебя больше видеть! Никогда!
— Да и не надо! — отзывается он. — Ты мне отныне не дочь! Вот пойдешь замуж без отцовского благословения — будешь знать!
Разворачивается и ковыляет к такси.
Меня колотит от рыданий. Реальность перед глазами идёт рябью. Даже не замечаю, когда подъезжает машина Асхадова.
Гектор выскакивает — он снова сам за рулём — и бросается ко мне, на ходу снимая пиджак. Буквально ловит меня в него, заворачивает и тут же подхватывает на руки.
Утыкаюсь ему в грудь, вдыхаю запах одеколона — морской бриз и сандаловое дерево — смешанный с запахом табака и взываю ещё громче.
— Не смей плакать! — строго требует Гектор, со мной на руках уверенно шагая к дому. — Он не стоит твоих слёз.
— Но он мой отец, — сквозь всхлипы бормочу я, цепляясь пальцами за шелк его рубашки, ощущая через ткань жар сильного мускулистого тела.
— Нет, — режет пространство своей холодной логичностью Гектор, — он просто особь мужского пола, которая предоставила свой биоматериал для твоего рождения. Отцы так себя не ведут.
И вроде злится должна — он моего родителя оскорбляет. Но не получается. Может, я действительно предательница, иуда, стерва, плохая дочь, но сейчас я полностью согласна с Асхадовым.
…буквально через два часа мне позвонили из полиции. Отца нашли мёртвым в кабинке туалета торгового центра. Он вскрыл себе вены. Спасти не удалось. Кровопотеря оказалась слишком большой.
Огромная вина свалилась на мои плечи — ведь это я прогнала его! Я пожелала больше не видеть!
Плохая гадкая дочь!
…свадьбу приходится отложить…
Кожа у мамы сейчас пергаментная: желтая, тонкая, неживая. Но мамочка дышит. Приборы вокруг тихонько пищат — сообщают, что жизнедеятельность в организме идёт почти нормально. Но в себя мамуля так и не приходит. Глаза её плотно закрыты. Доктора говорят, что она — всё слышит, понимает, только не может ответить.
Я глажу тонкую ладошку, неподвижно лежащую вдоль тела. С ужасом кошусь на железки, которыми стянуто мамино тело. Они напоминают пыточные предметы. Врачи собирали её по кусочкам несколько часов. Хорошо, что мама сейчас не учувствует боль.
Наклоняюсь, прижимаюсь щекой к ладони.
Надо сказать. Мама услышит — и информация останется в её памяти, в подсознании. А когда она очнётся — известие не станет шоком.
Поэтому всё-таки произношу: