Мне раньше не дарили цветов. Вернее, папа дарил нам с мамой. На дни рождения, на восьмое марта. Но чтобы вот так.
Но привлекает моё внимание даже столько букет, сколько чёрный пластиковый скоросшиватель, в котором виднеется аккуратная стопка листов А4. Подтягиваю к себе и…
Это моя курсовая по истории искусства. Так, которую я должна была написать, чтобы меня не отчислили. Листаю документ — каждая страничка педантично вложена в отдельный файл. Пробегаю глазами текст — идеально: с цитатами, ссылками на источники, выводами и умозаключениями. Умно, чистенько, буковка к буковке.
Чёртов ботан и зануда!
Моё сердце переполняет нежность. Прижимаю к груди заветный файл и реву. Вот как мне теперь эту работу сдавать?
Меня просто распирает от благодарности. Хочется немедленно отыскать этого несносного заучку и зацеловать.
Плевать на его запреты.
Хочу, чтобы знал — я простила.
Сую ноги в пушистые тапочки с котятами, заворачиваюсь в тёплый халат и иду искать.
Хорошо, что ещё довольно рано. Есть надежда поймать неуловимого трудоголика.
Первым делом заглядываю в кабинет. Так и есть — здесь!
Стоит возле кофемашины, ждёт свой напиток.
Услышав, что кто-то вошёл — вздрагивает. Оборачивается ко мне. Несколько мгновений мы жадно смотрим друг на друга.
Гектор выглядит, как после тяжёлой продолжительной болезни — заострившиеся черты, тёмные тени под глазами, бледный.
Он первый бросается ко мне, забыв о кофе.
Приобнимает, усаживает на стул, целует ладошку в самый центр. Потом прижимает к щеке и прикрывает глаза. Любуюсь его слишком длинными для мужчины ресницами, которые красиво загибаются вверх.
— Зачем ты встала? — голос звучит сухо, бесцветно.
— Уже хорошо себя чувствую, — улыбаюсь я, осторожно кладу ладошку ему на грудь. Он накрывает её своей рукой. Слушаю, как гулко колотится его сердце. — Спасибо за букет, — бормочу я, — и за курсовую.
— Не за что, — отзывается он и спрашивает: — Позавтракаешь со мной?
Замирает, будто боится отказа. Словно полагает, что противен мне.
Глупый.
— Конечно.
— Тогда я попрошу накрывать.
— Хорошо, — говорю я. — Ты, наверное, без меня ничего не ел?
— Ел. Но без тебя у еды нет вкуса.
Невыносимый.
После завтрака он притягивает меня к себе. Сейчас, когда он сидит на стуле, я могу гладить его по волосам, не дотягиваясь. Что и делаю.
— Кстати, — говорит он, — совсем забыл. Звонили из клиники. Твоя мама очнулась.
Я взвизгиваю и обнимаю его.
…мы едем навестить маму. Гектор очаровывает её с полоборота. Ещё бы — букет, который он купил для неё, едва проходит в дверь палаты. Мама смеётся и плачет, обнимая меня. Я тоже плачу и смеюсь. А Гектор без зазрения совести пользуется трогательным моментом воссоединения и просит моей руки.