Их пятеро.
И я сразу жалею, что открываю им дверь, не глянув в глазок.
Они все — громадные. Один — лысый, с татухой на лысине. Двое тёмных и носатых. Явно кавказцы. И ещё двое — отвратного вида близнецы, с длинными рожами, не тронутыми интеллектом.
Они сметают меня с пути, как пушинку.
Не здороваются.
Топают в гостиную, оставляя грязные следы на ламинате.
Им явно нужна не я. Пока не я.
Они пришли к отцу.
— Ну что, Альбертик, приготовил бабки, — начинает лысый. Он на голову ниже своих спутников, зато куда коренастее. — А то Ржавый сильно нервничает.
Отец, увидев гостей, меняется в лице.
— Не может быть… — бормочет он. — Ржавый же неделю давал.
Лысый ржёт, его подельники тоже.
— Эй, бизнесмен, ты что, считать разучился? Неделя же сегодня закончилась. Вот Ржавый и говорит: ребята, сходите узнайте, как там мой друг Альберт. Может, быть столько бабла нагрузил, что унести сам не в силах, надо помочь хорошему человеку.
Отца начинает откровенно трясти.
— Ребята, ну нет сейчас денег. Ни копейки нет, — он даже выворачивает карманы. — Но я найду. Обязательно найду. Мне только время надо.
— Гасим, — лысый оборачивается к одному из носатых, самому мерзкому, — кажется, наш друг Альберт чего-то не понимает. Объясни ему.
И верзила обрушивает на отца град ударов: бьёт по лицу, в живот. А когда папа падает на пол — то лупит ногами.
Отец рядом с ними такой маленький и хлипкий, что меня пронзает острая жалость. Избивать слабого могут только полные моральные уроды.
Я ору, верещу, как раненный заяц.
— Прекратите! Немедленно прекратите! Вы же убьёте его!
Как меня колотит. Зуб на зуб не попадает. Просто разрывает от бессильного гнева и страха.
Липкого тянучего страха.
Ибо понимаю — убьют. Для того и пришли. А помощи ждать неоткуда.
Но, кажется, своим криком делаю только хуже. Потому что тут их хищные морды оборачиваются в мою сторону. Они смотрят на меня такими взглядами, будто живьём отгрызают по куску.
Лысый довольно лыбиться. Именно так, потому что назвать улыбкой его мимику нельзя. Это мерзкая похотливая лыба.
— О, вот и стимулятор прибыл! — радостно говорит урод, шагает ко мне, хватает за плечо. — Помнишь, Альберт, что мы тебе говорили по поводу твоей милой дочурки?
Гасим поднимает отца за волосы. Лицо папы превращено в кровавое месиво. Больно смотреть. Он плачет — жалобно, бессильно. Слёзы путаются с кровью. Но всё-таки пробует сказать, хотя, наверное, и губы разжимать больно: