Вытряхнула все содержимое с полок, разбросала тряпки по комнате и, накинув шелковый халат, что подчеркивал мою фигуру и выделял грудь, очерчивал узкую (пока еще) талию и мягко облегал бедра, я вышла из комнаты, как разъяренная львица. Тряхнула гривой нерасчесанных волос и направилась туда, где припрятаны капельки вдохновения. Там мне всегда спокойно.
В небольшой полутёмной комнате не было рояля, не было вычурных модных гаджетов, мониторов, усилков и даже микрофона не было. Мягкий диван у стены, несколько столов, потёртый комод, что уже не хранил запах любимого человека, занавешенное белой тканью зеркало (зачем так делали, никогда не понимала) и ряды картин на стене.
Мама любила рисовать пейзажи. Особенно классно и красочно у нее получались деревенские, где высокие мальвы алели на фоне беленой стены и синего высокого неба. Такое в Нью-Йорке не найдешь. Наверное, этот маленький кусочек уюта возле крошечного, будто игрушечного, домика был для нее важен.
Там живет бабушка. До сих пор ждет, что сын простит её и вернется, скажет с порога: «Мама, я приехал». Но это не о моем отце – он не умеет прощать, не умеет забывать обиды и будет нести их до конца жизни. Обязательно пожалеет, что не был рядом с мамой столько лет, но будет поздно. А я бы все отдала, чтобы моя кровиночка, родная мама, была сейчас рядом. Пусть строгая, как бабуля, что не простила сыну женитьбу на американке, пусть жестокая, как отец, который ради спасения бизнеса пытался выдать меня за нелюбимого. Пусть. Любая мама – это мама. Хуже, когда её вовсе нет.
Я провела ладонью по одной из картин, тронула кончиками пальцев пышные рисованные цветы, сглотнула подступившие слезы, прогнала тоску, которая со временем ушла вглубь и перестала так сильно тревожить. Я приеду к тебе, бабушка. Я не отец, я умею отпускать обиды.
За спиной послышались шаги, но я не вздрогнула, а осталась стоять на месте и ждать, когда теплые ладони опустятся на мои плечи, чтобы почувствовать лопатками надежный тыл.
– Тебе нечего надеть? – усмехнулся я и, вспоминая жуткий кавардак в комнате Евы, тихо рассмеялся: – Ты настоящая женщина. Если хочешь, мы пройдёмся по магазинам.
Я не стал говорить колючке, как похолодела спина, когда увидел разгром в комнате, как заметался раненым зверем в поисках своей бабочки, как переживал, что не защитил, не справился, не успел… И как едва не свихнулся от облегчения, узнав о комнате её ушедшей в мир иной матери, где Ева часто бывала.
Комар остался за порогом, он лишь довёл меня до двери и застыл столбом. На лице Сергея я заметил и желание, и сомнение. Возможно, Комаров давным давно не входил в эту комнату – спрашивать об этом я не стал. Знал, как сильно страдал мой друг по своей умершей жене. Страдал? Он и сейчас медленно гаснет от тоски по ней. А ведь прошло невероятно много времени.