Когда я узнал об изменах жены, решил, что любви и вовсе нет. Тем более такой верной даже за гранью жизни. Но сейчас, глядя на подрагивающий подбородок Евы, которая и не шевельнулась при моём появлении, засомневался. Может, всё-таки существует верность одному единственному человеку – тому самому, предначертанному судьбой и подаренному небом? Но если так, то участь Комара ещё незавиднее. Неужели он, как лебедь, оставшийся без пары, будет страдать до самой гибели?
Я обнял Еву со спины и прижался к ней, вдохнул аромат мягких волос, прикрыл глаза, наслаждаясь теплом женского тела. Ответа не ждал, она сама поделилась:
– Папа мало рассказывал мне о маме, – девушка смотрела на стену, где пышно цвели мальвы на картине. – Я всегда думала, что он нарочно. Мне казалось, ему все равно, что я чувствую, что он не интересуется моими проблемами, не видит, что я требую банального внимания, а теперь, – Ева немного повернула голову и заглянула мне в глаза. – Теперь я понимаю, что потерять – это почти вырвать из груди сердце без анестезии. Какое потом внимание? Да, какая нахрен тогда жизнь? Бля… я не представляю, как он это пережил, Дэми! И я была такой дурой, что вытворяла это все, подстрекала, делала его минуты невыносимыми… но он же молчал! Никогда и слова не сказал о том, что все еще тоскует, что ему тяжело идти дальше... без нее. – Ева тряхнула волосами, будто прогоняя дрожь, а меня сковало от ее слов. – Пообещай, что будешь всегда рядом, Дэми. Пожалуйста, пообещай. Или я тебя на куски порву. Вот так и знай: в гневе я невыносима и свирепа. Если посмеешь лечь от пули, сама выну ее из твоей груди и плеткой по попе надаю за непослушание. Чтобы больше не повадно было.
Я вдохнул, чтобы ответить, но бабочка юрко повернулась и впилась поцелуем в мои губы. Глубоко так, яростно, до сжавшегося в груди комка, что собирался взорваться, как граната. Сладость смешалась с солью, радость с болью: именно так Ева целовала меня. Отважно бросаясь в пламя, будто ее крылья не умеют гореть.
Когда она отстранилась, тяжело дыша, проговорила:
– Хочу свадебное платье, как у мамы, но… – она всхлипнула и до крови куснула губу. – Папе будет тяжело, – сильно мотнула головой, отчего густые волосы скользнули по моей щеке. – Я не могу с ним так поступить, я не настолько изверг. Стой, – она быстро отцепилась от меня и полезла в небольшой ящичек стола. Долго рылась, перекладывая какие-то вещи и бумаги, а потом выдернула крошечную карточку и протянула ее мне. – Пусть не свадебное, вечернее, очень скромное, но мне так хочется хоть чуть-чуть быть на нее похожей. Вряд ли папа это платье вспомнит, это фото очень старое – еще маминой молодости, до их знакомства, а мы сможем с тобой куда-нибудь сходить. – Ева скромно повела плечом и добавила: – В театр, например. Я люблю оперу. Или балет. Или лучше: рок-оперу. Мюзикл! Точно! – она хлопнула ресницами и заломила руки. – Я тебя, наверное, своей плаксивостью и сумбурностью шокирую? Во мне будто бомба взорвалась. – Ева резко выдохнула и присела на край дивана. Закрыла лицо ладонями и сжалась. – Последние дни кажется, что меня через мясорубку пропускают: нервы натянуты, мысли заводят в тупик, и хочет плакать-плакать-плакать! – Она выглянула из клети пальцев. – Это гормональное? Из-за беременности? Где мама, что смогла бы поддержать и подсказать мне, что со мной происходит?! – растопырив пальцы, Ева вскинула руки вверх, будто молила небо о пощаде. – А еще хлеба хочу, словно это что-то тако-о-ое, – засмеялась истерично, – неземное, короче! Все! Забей на все эти нюни, я вижу, что тебе от них зевать хочется. – А потом гневно вскрикнула: – Да что ты молчишь?!