Но папа вдруг сказал:
– Понимаешь, что готов любить вечно тогда, когда теряешь, – он смотрел на меня, но видел что-то другое. Будто взгляд пролетал мимо.
– Ты до сих пор маму любишь? – не удержалась я.
Папа надолго задумался, но глаза в сторону не уводил – смотрел на меня иначе, будто пытался найти на моем лице то самое – важное.
– Ты похожа на маму. Не только внешне. Взрывным характером, своеволием, категоричностью. Я отчаянно прятался. Да, прятался, потому что с каждым годом ты все больше мне ее напоминала.
– А я делала только хуже. Вместо внимания за выходки получала твою нелюбовь.
Он цыкнул и покачал головой.
– Это не так. Я защищал тебя от своего горя, а получается, что был неправ, отдаляясь. Я хочу, чтобы ты знала, что ради тебя мир перевернул бы… и переверну.
– Пап, я хотела бабушку пригласить на церемонию. Почему ты с ней поссорился? – Захотелось внезапно спросить.
– Нет, ее на свадьбе не будет, это решено, – жестко отсек отец, и его ладони с хлопком прилипли к столу, а я дернулась. – Я никогда не прощаю предательства и безразличия. Пожалуйста, не поднимай больше эту тему.
– Но…
– Ева! – он хотел еще что-то сказать, но к нашему столику подошел официант.
Пока парень с черной челкой, закрывающей пол лица, записывал продиктованный отцом заказ, я скрипела зубами и думала, что пора бы взорваться, высказать папе все, что думаю, но внезапно увидела в родных глазах знакомый глянец и передумала. Взяла себя в руки и успокоилась. Значит, у него был повод затаить на бабулю обиду. И дело не в какой-то мелочи, потому что близких людей просто так не вычеркивают из своей жизни.
– Ладно, пап, оставим это. Отметим свадьбу в узком кругу друзей. Мне все равно сильно и не хочется пышностей и огласки. – Когда папа одобряюще кивнул, я вспомнила, что давно хотела сказать ему о друге. – Вилли не виноват, ты же знаешь. Дэми не слушает меня, а я верю, что Хилл-меньший чист.
– А кто виноват? – папа приподнял бровь, поблагодарил официанта за сок и кексы и дождался, когда тот скроется с глаз, и мы останемся одни. – Сосед с Цветочной улицы? У него был план разрушить нашу жизнь. Да и, Ева, не лезь не в свое дело! Пацан будет трубить до заката своей жизни за все, что сделал. Гарантирую. Я все улажу, а ты, – он кивнул на живот, – носи ребеночка, рожай, живи счастливо.
– А ты?
Все его слова звучали так, будто он прощается. Да и подрагивающие пальцы настораживали. Что отец задумал?
– А я буду радоваться вместе с тобой. Не думай о Вилли, думай о себе.
– Три года назад, после похорон Оливии, мы с ним встретились, и я прямо сказала, что он не в моем вкусе. Он отступил, папа, но продолжал любить. Не мог человек с такой душой стать убийцей.