Падать самому, получать в нос и даже лежать на холодной земле, обливаясь кровью, — это совсем не так страшно, как видеть, когда мать твоего будущего ребенка летит лицом вперед, споткнувшись на ровном месте.
Я испытал боль в сто тысяч раз сильней, чем свою.
Настя испуганно смотрела в мои глаза, губы ее дрожали, а на ресницах застыли бисеринки слез.
Я развернул к себе ее ладони и грязно выругался.
— Прости, Малинка, — подул на раны, присел рядом на корточки. — Мне будто кувалдой между ног зарядили. Как малыш? Ничего не болит?
— Как ты мог, Саша? — она смотрела и жалобно, и яростно. Терпела боль и забирала у меня руки, словно не хотела прикасаться.
— Что?
— Я ведь видела, как били кого-то возле Академии, видела, но ушла. Злилась, обижалась. Думала, ты меня бросил, а ты просто не смог вернуться, потому что… — она набрала много воздуха ртом и сжалась. — Ребра, нос, шрам на лбу. Почему ты не сказал? — Настя не плакала, не хныкала, а ревела без слез.
— Настя, уже все прошло, не переживай так, — я распахнул шкафчик стола, достал влажные антисептические салфетки и мамино масло.
— Как это «не переживай»?! — яростно вскрикнула Малинка и, ударив себя по коленям, глухо застонала. — Ты чуть не умер там, а я не должна знать? Издеваешься?! — крик перешел на фальцет.
Я резко приложил салфетку к ее царапинам, и Настя на миг затихла, но, глубоко вдохнув, снова зашипела:
— Я тебя покусаю, Гроза, если ты еще раз так сделаешь! Ухо отгрызу, негодяй! Так и знай, я этого так не оставлю, скрытный мой мужчина!
— Договорились, — я заулыбался. Так приятно ложилось на душу «мой мужчина».
Царапины на ладонях Насти оказались неглубокие, но их было много, даже несколько колючек попалось. Пришлось осторожно достать. Я делал это аккуратно, но быстро, пока девушка не начала брыкаться и лупить меня от злости. А когда она попыталась еще что-то проворчать, я перебил ее:
— Ты почему под ноги не смотришь?
— Не переводи стрелки, — рыкнула Малинка. — Я еще не все сказала. И когда ты собирался мне сообщить, что не вернулся тогда из-за вот этой, якобы, чепухи?
Я признался честно:
— Вообще не хотел говорить, Настя, — помассировал ее руку, распространяя по классу сладковато-терпкий запах гвоздично-кипарисового масла.
— И, если бы не Лешка, ты не пошел бы мне навстречу и не поговорил со мной о беременности? Признайся!
Она давила на больное, но не получалось юлить:
— Наверное, я…
Пока я искал нужные слова, Настя дернулась и попыталась встать.
— Отпусти, — дернула плечами. Категоричная девочка. Моя девочка. Женщина.