Юля быстро делает дорожку длиной в три четверти спички, руки у нее чуть дрожат, она садится на краешек стула, выпрямив напряженную спину.
– Ты точно не хочешь? – спрашивает она, опуская ресницы на белую дорожку.
– Меня от него тошнит, – говорю я.
– Значит, не любит тебя героин. Повезло тебе, – она наклоняется и делает вдох.
И белое сияние, яркий полдень, забирает ее с собой.
Я, скрестив на груди руки, возвышаюсь посреди комнаты. Похоже, не складывается у них жизнь, не будет теперь ни Петербурга, ни даже скромного счастья дочери пожарного и учительницы.
Смог бы я их спасти, их и подобных им? Раскинув руки на краю обрыва, подставив лицо солнцу и ветру? Я чувствую в себе иногда такое желание – помочь молодым и красивым, удержать их, подобно герою Сэлинджера, над пропастью во ржи. И в последние дни это желание все сильнее, а мое бессилие все выше, как темный еловый лес на холме.
Я начинаю собираться, оставляя этих двоих наедине с болезнью. Пусть пребывают в своем уютном оцепенении, пока не пришло их время. А я пойду прочь и смешаюсь на улице с восемнадцатилетними, еще не чующими опасности, еще спокойно играющими в ржаных колосьях.
В коридоре я смотрю на свое отражение в зеркале. Мне не очень-то нравится это зрелище, темная щетина снова растет на шее и остром, таком не аристократичном подбородке. И еще я заметил, что с возрастом начал бриться чаще, несмотря на кровоточащий подбородок и щеки. Не то чтобы волосы на лице стали расти сильнее, просто с годами мое лицо, заштрихованное щетиной, кажется мне все более старым.
Хозяйка квартиры выходит из кухни и следит, как я обуваюсь, скрючившись в тесной прихожей. Я упираюсь в нее взглядом. Она нервно убирает руки в карманы халата, в которых женщины обычно носят мелкий домашний мусор.
– До свидания, – говорю я ей.
Она хрипло кашляет и не отвечает мне. Узнала ли она меня?
Я закрываю дверь и спускаюсь по лестнице пешком. Мне кажется, что я больше никогда не увижу Борова. И, может, это к лучшему.
К ночи в городе просыпается ветер. Вечернее небо мутится на закате, и всходят не все звезды, а только самые яркие. Я лежу в темноте, слушая, как шумит сухая июльская листва. У темноты есть одно необыкновенное качество. Какая-то волшебная сила. Она может растворить в тебе все принципы. Сделать так, что они теряют в твоих глазах значение. Ну, например, может приучить человека не стыдиться своего тела. И, наоборот, стыдиться условностей.
Я очень стеснительный человек. Порой я думаю о том, сколько возможностей я упустил уже в своей жизни, не вовремя смущаясь и осторожничая. Возможно, я уже не научусь жить как-то по-другому, но мне нисколько не легче от такой определенности.