– Больная или нет думаешь, да?
– Да, – говорю, наверное, так я и думаю. А что мне еще остается думать?
– У нас с ним сейчас почти ничего нет, – говорит она, глядя вниз. Там растут абрикосы, еще не выносившие свои плоды нежного цвета.
– Почти ничего такого, – снова повторяет она, чтобы я наверняка понял. – Я каждый день проверяю глаза, они нормальные.
Я вспоминаю про дерьмо Борова, белое, как глина. Публично признаться, что у тебя нет секса – это подвиг своего рода. Я благодарен Юле за такой маленький опыт. Бедная она, бедная. И на этот раз у меня нет никаких сексуальных фантазий на ее счет.
– Как ты думаешь, ты бы стала интереснее, если бы изменила ему со мной? Прямо сейчас? – говорю я, легко касаясь ее загорелой по локоть руки.
– Интереснее?
– Ну, да. Как женщина.
Юля задумывается, по-прежнему глядя вниз, на зреющие под солнцем абрикосы. Она думает о себе как о женщине, и чем больше думает, тем сильнее в ней жалость к самой себе.
Большая черная птица, наверное, грач, опускается вниз, широко раскинув крылья, словно готовясь обнять всю землю. Я бы мог убить их всех в этой вонючей и душной квартире, подарив досрочный покой и возможность начать все с начала. В следующий раз. В другой жизни, не похожей на эту.
– Юль, – слабым голосом зовет Боров за нашими спинами. Юля тут же оборачивается и бросается к нему. Должно быть, она – просто его жена милосердия.
Я медлю несколько секунд и пока не иду следом. Я провожаю взглядом провода, равномерно бегущие от столба к столбу, и вспоминаю, какое сильное впечатление почему-то производило на меня зрелище линий электропередачи, исчезающих в степи где-то за горизонтом. Словно кто-то расставил по этим просторам много маленьких эйфелевых башен. Я смотрел тогда на эти бесконечные провода, повисшие между землей и небом, и чувствовал себя таким одиноким.
И таким счастливым.
Когда я наконец возвращаюсь, Юля и Боров сидят рядом на диване, прижавшись друг к другу, как птички на холодном ветру. Стала бы она ему интереснее, изменив со мной или с кем-то еще? Интереснее как женщина…
– Антош, можно я возьму немного у тебя, а? – ласково спрашивает она, лаская высохшую желтую руку.
– У меня же м-мало, – Боров отодвигается от нее, но она не отпускает его, – на пару дней всего, а п-потом опять н-нужно будет мутить.
– Ну, пожалуйста, – просит она, – только одну дорожку, можно?
– А-а, – машет рукой Боров, окончательно освобождаясь.
Юля на цыпочках подходит к шифоньеру и достает небольшой квадратик фольги. Она сыплет на телефонную карточку сначала немного серого порошка, потом добавляет еще, оглядываясь на Борова. Но он не смотрит на нее, завалившись на бок, медленно трет виски и переносицу. Глаза закрыты, ввалившиеся глазницы как страшное двоеточие на желтом изможденном лице.