Я открываю глаза и смотрю на пистолет в моей руке. Чтобы очутиться сейчас на том поле, мне нужно спуститься вниз и бежать несколько часов, не останавливаясь и не уставая. Я вынимаю обойму, трогаю патроны, крепко сидящие в своих гнездах, и возвращаю обойму назад. Ветер надувает занавески, они взлетают и падают, словно кто-то всплескивает руками от переполняющих его чувств.
Меня до какого-то времени очень волновал вопрос: может ли человек стать пристойным писателем и одновременно… вести нормальную жизнь? Посторонние говорили мне – ты не станешь писать лучше, если будешь вести ненормальную жизнь. Близкие просто молчали, так что я до сих пор не знаю правильного ответа. А чтобы все выяснить, нужно хоть что-нибудь написать.
Может, прямо сейчас? У открытого окна с упавшим цветком? Без свидетелей и очевидцев?
Я подношу пистолет к голове. Длинный ствол с прикрученным глушителем равнодушно упирается мне прямо в висок. Помнишь, милая, когда по золотым ступеням, спотыкаясь, к богу шел, как мог, ты считала все мои паденья, сохраняя стройность белых ног?
Ладонь, сжимающая рукоятку, начинает потеть, тяжелое металлическое устройство равнодушно скользит в руке, и я плотнее прижимаю ствол к своей глупой голове.
Новый разрушающий порыв ветра вдруг распахивает все двери в моем жилище. Оранжево-голубой журнал (но в темноте все равно серый) корчится на трехногом столике, пока, не удержавшись, падает на пол и отчаянно шелестит внизу на нашем персидском ковре. Самой дорогой вещи в этой квартире.
Я облизываю пересохшие губы. Дыхание мое становится очень легким, скорее превращаясь лишь в намек на вдох и на выдох. Это какой-то момент необыкновенной ясности. Без всякого содрогания можно читать все свои мысли, всю свою неправильную жизнь. И если кто-нибудь особо проницательный вдруг, глядя мне в глаза, скажет негромко, кто я, – я выдержу и этот взгляд, и эту правду.
Указательный палец обнимает курок. Дрожь пробегает по всему телу. Я на секунду опускаю пистолет и снимаю его с предохранителя. Я знаю, как это делается, Помидор научил меня. Я опускаю голову все ниже, пока черный цилиндр не упирается мне прямо в горло. Ветер свободно летит сквозь наш город дальше на север, и моими нервными окончаниями сейчас тоже играют какие-то тайные ветры.
Но память еще цепляется за жизнь. Она услужливо показывает мне все новые и новые обольстительные картины. Она показывает мне женщину и секс, а что еще есть в мире, кроме тела? Вот уже несколько ночей ко мне приходит один и тот же суккуб – с телом моей жены, но без головы. Я совокупляюсь с этим существом в своих фантазиях, то в одиночестве, то призывая на помощь таких же безголовых и бесплотных мужчин. И эти групповые сношения лишь еще сильнее распаляют вначале мою похоть, а потом мою боль.