Я сглатываю. Я всегда сглатываю, когда очень волнуюсь или лгу. Острый кадык застревает на окончании металлического ствола, приставленного к горлу. Наверное, сейчас.
Сейчас, сейчас, сейчас…
Кошка, будто почуяв неладное, мяукает гортанно и громко, не пытаясь подражать интонациям человеческой речи. В минуты опасности все ведут себя очень естественно и мяукают так, как им велел бог.
– Паффф! – говорю я охрипшим голосом, чувствуя, как шевелится мой кадык рядом с тупым и круглым металлом. Палец скользит на курке, и мышцы неудержимо слабеют, будто из них ушла вся кровь.
Сейчас, сейчас, сейчас…
– Паффф! – кричу я, – паффф, паффф, паффф!!!
Рыдания сжимают мне горло. В отвратительном бессилии я швыряю пистолет прочь, прямо в пустой и черный телеэкран перед собой. Он разбивается с громким хлопком. Острый осколок падает рядом. Я с опозданием прячу лицо в ладонях, размазывая горячие слезы и сопли.
Господи, спаси меня и помилуй.
Я плачу уже в голос, захлебываясь и кашляя, но не испытывая при этом ни успокоенности, ни облегчения.
– Паффф!!! – кричу я на кошку, переставшую после хлопка на время играть с растерзанной традесканцией. Она убегает, а я, встав с кресла, иду к окну, чтобы запереть его и не слушать, как беснуется непогода.
Я смотрю на часы – время идет к полуночи. В комнате пахнет Африкой, или Средиземноморьем, или откуда еще прилетел к нам этот ветер. Я снимаю мокрую от пота рубашку и бросаю ее на пол, прямо на осколки телеэкрана, когда-то стоившего мне почти тысячу долларов.
Я иду к дивану и ложусь на спину, скрестив на груди руки. Я крепко зажмуриваю глаза, словно пытаясь удержать все слезы внутри, и это почти получается. Постепенно я начинаю дышать спокойно и глубоко.
Но ветер продолжает гудеть и ломиться в стекла. Должно быть, из-за этого шума мне начинает сниться страшный сон. Будто я, вымыв голову, включаю фен, и вместо теплого воздуха оттуда вырывается струя блевотины.
Я с ужасом выдергиваю шнур из сети, но блевотина не прекращает фонтанировать, постепенно заполняя ванну.
И я тону в ней.
И некому меня спасти.
Рано утром я решаюсь навестить родителей. Я приезжаю к ним на окраину, где они пару лет назад построили дом с видом на сухую степь. Огорченное, но не осуждающее лицо отца действует мне на нервы, я чувствую себя виноватым. Меня умиляет и огорчает та радость, с какой родители встречают меня, когда я захожу к ним. Они стареют, а я, наверное, – это все, что у них есть.
Впрочем, я очень благодарен им, что они, в отличие от многих стариков, никогда не жалуются на здоровье. А ведь когда люди начинают говорить о своих желудочно-кишечных заворотах и спазмах, они делаются столь же маловосприимчивы и неумолимы, как и те процессы, которые они описывают.