Я же все чаще избегаю давать какую-либо оценку любым моим поступкам. Иногда я еду в маршрутке или просто сижу за столом и словно застываю, и такое ощущение, что сейчас все может закончиться, потому что дальше происходить уже нечему. Но все происходит. В такие минуты плачешь без слез и отворачиваешься в окно, и ни о чем не думаешь, не можешь думать в такие минуты, а в голове только какие-то вспышки света и пятна, в которых, как в узорах ковра, при желании можно увидеть все, что захочется.
Но это сейчас, а прежде я всему пытался дать оценку. Я с интересом присматривался к другим людям, примеряя на себя их жизнь, сознательно надевая чужую шкуру. Теперь меня часто охватывает злоба на самого себя, на свой тогдашний лирический возраст. В ранней юности человек представляет сам для себя чересчур большую загадку, а все окружающие являются лишь живыми зеркалами, в которых он с изумлением отыскивает изображения своего собственного чувства, своего собственного умиления, своей собственной ценности.
Теперь я потерял мораль. Вместо этого я приобрел иронию, от которой увядает все, к чему я прикасаюсь. И я такой не один.
Моя жена иначе смотрит на вещи. Она не приняла иронии и ищет добра там, где нет людей. Недавно я нашел у подъезда мумифицировавшийся коричневый труп котенка, с лапками, прижатыми к груди. Нашел и вспомнил, как близко к сердцу Лена всегда принимала смерть животных. Как могла провести целый день в тайных раздумьях о погибшей птице или обреченном на мучительную гибель безногом, безнадежно больном псе. И ничем не выдать свою тоску посторонним. Лишь вечером ее сердце вдруг открывалось, и тогда я с удивлением узнавал о тех чувствах, что она целый день копила в себе. Это была совсем другая скорбь, ничуть не похожая на патетику человеческих некрологов. Строгая и скромная смерть котенка, который станет клевером и подорожником.
Так я думаю обо всем этом, мучаясь от бессонницы, наблюдая, как движутся серые тени по потолку, рождаясь от света проезжающих за окном одиноких машин. Где-то в прихожей слышна странная ночная жизнь двух наших кошек, их беготня и шум за дверью. И мне отчего-то кажется, что в такое глухое время кошки бегают просто во сне, вроде того как лунатики во сне ходят по крышам.
Я тоже поднимаюсь, потому что лежа ночное время идет еще медленнее. Я обхожу нашу квартиру, трогаю вещи из IKEA, когда-то старательно собираемые для уюта, благополучия и мелкобуржуазного тщеславия. Смотрю на корешки прочитанных книг, ставших деталями интерьера, читаю названия фильмов на видеокассетах. Потом открываю шкаф для белья и нюхаю свежие простыни. Бывают такие моменты, когда трогаешь что-то и чувствуешь, что во вселенной все взаимосвязано. Коснешься здесь, а отзовется далеко-далеко. И вот я касаюсь наших общих вещей, хватаю их отчаянно и сильно, и ничего не отзывается, нигде.