Господи, какая же скотина. Все-таки это он за мной следил, водитель не ошибся! И в клуб пролез, желая нагадить в каждом уголке моей жизни, не оставить ни единого чистого, нетронутого места.
Я оказываюсь на ногах быстрее, чем мне приходит на ум хоть одно объяснение. Ремень в руках? Отлично — пригодится. Больше я не буду слушать его чушь про «ходить на коленях». Сейчас я буду собой до конца.
Дело чистой техники — захватить ремнем шею этого мудака и затянуть в петлю.
Дело сосредоточенной ярости — одним резким рывком швырнуть этого козла на колени. Снова.
О боже, какой же это кайф — смотреть на него сверху вниз…
— Что ты тут забыл? — рычу я на пределе чистой злости, прямо в лицо Верещагину. — Что тебе надо, урод?
У него расширенные зрачки. Он даже не моргает. Просто смотрит на меня во все глаза, чуть приоткрыв сухие губы, как…
Да нет, не может этого быть…
— Ты, — шепчет Верещагин едва слышно, — мне нужна ты.
— Нет! — от ярости у меня уже звенит в ушах. — Открой уши, щенок, потому что я повторять не буду. Нет! И всегда будет «нет», что бы ты ни сделал. Даже если ты останешься последним мужчиной в этом мире. Проваливай, или…
— Ну, нет, — тут уже взрывается Верещагин, — никуда я не уйду.
— Уйдешь, — господи, дай мне сил, — ключ, сюда, немедленно!
— Какой ключ? — скалится Верещагин. — А, этот ключ? — он раскрывает сжатую в кулак ладонь. — А ты найди его.
И швыряет ключ куда-то в подушки постели. Господи, где ты взял этого ублюдка? Ты из этого количества дерьма мог семерых ублюдков слепить, но решил не делить, да? Решил создать шедевр?
Пощечина прилетает Верещагину — его, заветная, заслуженная. Тяжелая настолько, что у него аж голова дергается. От всей души отвесила. Боже, на долю секунду мне даже чуть-чуть просветлело. Не долго думая я добавляю и еще одну. Для симметрии.
Да!
В груди растекается такой восхитительный сладкий жар. Я сделала больно ему! Не кому-нибудь. Ему! И пусть он сейчас начинает рычать, пусть мстит потом сколько хочет. Мне плевать. Оно того стоило.
Одно только плохо.
Мне мало.
От греха подальше я шагаю прочь. Подальше от него, от моего чертового проклятия, которому мне очень хочется сделать еще больнее. С которым мне совсем не хочется больше церемониться.
Сорваться бы. Связать его потуже и взяться за ремень покрече…
Ох…
Чтобы отвлечься — наклоняюсь к подушкам на кровати, в поисках ключа. Не знаю почему, но тут всегда черные свежие простыни. Хотя между мной и Прошей только порки и служение, но ощущение, что тут всегда готовы к тому, что мы возьмем и все-таки переспим. Будто это возможно.