А я не могу быть им, ведь я его знаю в реале. И он — мой босс. И естественно, он может опасаться огласки, если мы вдруг возьмем и продолжим.
Ох, и о чем я думаю? Ведь надо думать, что делать дальше с Прошиным контрактом, надо поставить его в известность о произошедшем деаноне, надо Тамару поставить в известность, наконец, потому что после этого Пэйн из тусовки может надолго исчезнуть. По моей вине.
И вот при этом всем я думаю о том, что у меня будет дальше с Верещагиным. Встанет он на колени снова или нет? И что я буду с ним дальше делать, если он таки покорится?
Нет, я могла бы сделать все сама. Провести разъяснительную беседу, подавить на больные точки психики, которые есть у любого нижнего.
Я могла заставить его дать мне то, что я хочу получать именно от него.
Вот только мне это было категорически не нужно.
Я не буду бегать за ним и объяснять ему его желания. Большой мальчик, может в себе разобраться сам.
У здания нашего офисного центра я выгружаюсь не очень охотно. Не хочу видеть Верещагина, не хочу думать о вчерашнем вечере, который закончился совсем не так, как мне хотелось.
Но все-таки, отношения с контрактниками честнее. Надежнее. Пэйн не вскочит и не убежит от меня после сессии. Он сам все знает о своих потребностях. И желаниях.
И после экшен-сессии с ним у меня нет такого чувства опустошения, как сейчас.
Так что все было правильно в моей жизни до того, как я решила сказать Верещагину о своем интересе к нему.
Уже в лифте я выбираю две мысли из этого бардака.
Мне нужно отработать две недели. А там — я вернусь к своему привычному образу жизни, в котором нет Антона Верещагина. Совсем.
Конкретика в голове успокаивает. Вот только хватает её ненадолго…
— Ирина, я что вам вчера говорил про дресскод, — рычит Верещагин на весь коридор, не успеваю я выйти из лифта. Когда он вообще успел меня рассмотреть? Пяти секунд хватило?
Нет, кажется, ни о каком перемирии не может быть и речи…
А чего он вообще забыл у моей бухгалтерии? Ах, да, аудит. Точно. Он же еще вчера собирался лично устроить мне бюрократическую вивисекцию. Не передумал.
И ни тебе: «Доброго вам утрам, госпожа», ни тебе ожидания на коленочках у двери. А жаль. Кажется, в душе я надеялась, что он перестанет так рьяно отрицать собственные сабмиссивные потребности.
А нет. Не перестал. Стоит себе у моего кабинета, глаза свои мудацкие на меня таращит. Злющий, как гадина. Что? Вставать было больно? Или спать на боку было неудобно?
Ну, ничего, зато две недели, пока синяки подживают, ты подумаешь, малыш — жарить кого-то лишний раз или не стоит. Вдруг заметят, а? Вопросы задавать начнут обязательно.