— Домой, — честно откликаюсь я, — ты же все равно меня по статье уволишь, Антон Викторович, так увольняй сразу по двум. За прогул тоже. Не жалко.
— Ирина… — господи, даже сейчас — у меня от его взгляда будто кислотные ожоги по душе расползаются. Вот почему у меня никак не сформируется иммунитет? Что нужно сделать, чтобы это все перестало меня отравлять?
Нет, к черту. Эту работу, этого босса, этого проклятого мальчишку, одного вечера покорности которого мне было мало.
Я же знаю, что он меня не выберет. Знаю!
И на кой черт мне мальчик, который никак не может сам с собой определиться? Я — знаю, чего я хочу. Он — мечется между сладким и престижным, и сколько еще он будет страдать от необходимости сделать выбор? И где гарантии, что даже если он все-таки выберет верную сторону, примет себя — кто сказал, что я буду идти в комплекте с этим принятием?
Ивановская — вот зона комфорта Антона Верещагина, зона в которой нет ничего отвратительного для него, в которой можно самоутверждаться сколько душе угодно. И этот спектакль не имеет смысла, он не будет разбираться, он «поверит» ей. Даже если будет знать, что это все чушь собачья — все равно сделает вид, что верит в самую выгодную для его самолюбия версию.
А я… А я — задолбалась ждать, пока этот фрукт дозреет.
— Отпусти, — выдаю я резко — я умею делать так, будто голосом щелкаю кнутом. Это срабатывает. И у Антона дергается уголок губы — он смотрит на меня со злостью, будто я его прилюдно выдрала.
Да, да, вот это твое отношение, малыш, мне и поперек горла.
И все же — Антон реагирует на мой тон как надо. Его пальцы разжимаются.
Я ухожу.
Глава 23. Антон
В дверь постучали, в который раз за этот чертов час нарушая сеанс моего страстного совокупления с финансовой отчетностью. Никакого счастья в личной жизни, ни бабы нормальной не трахнуть, ни отчета проверить не дают. И это я еще все звонки на Игната перебросил!
И снова этот стук. Нерешительный и бесячий. Будто щенок под дверью скребется.
Бля, я же сказал Наташе, чтоб никого не пускала.
Третий раз… Третий раз при таком очевидном игноре со стороны начальства стучит только конченый п… папуас.
— Да войдите уже, наконец! — не выдерживаю я, отчаянно желая угробить назойливого посетителя одним только звучанием голоса.
Раскрасневшаяся зареванная Ивановская боком проскальзывает в мой кабинет, замирает у двери и смотрит на меня с явной надеждой на помилование. Так. Наташа у нас в этом месяце без премии за бабскую солидарность.
— Ты посидеть на дорожку зашла? — скептически уточняю я, разглядывая это чудное явление, видимо, решившее, что я не переживу, если она со мной не попрощается. — У Третьякова в приемной стульчики тоже есть. Занимать мое время вовсе не обязательно.