– Давай, беги, цветок души. А то увидят, будут брехать. Нехорошо.
Я пришла в себя только на тропинке, когда неслась вдоль огородов, как будто за мной гналась стая бешеных собак. Задохнувшись, уселась на тыкву и осторожно разжала руку. На покрасневшей ладони лежала тоненькая веточка, слегка поблескивающая стеклянной капелькой на маленьком ажурном листике. Точно такой же брошкой, я когда-то заколола Оксанке воротничок.
***
– …Рааааасцветали яблони и груши, поплыли туманы над рекой..
Звонкий мамин голос разносился далеко и звенел в тихом, вечернем, степном воздухе, пропитанном запахами засыхающих трав. Мы дружной компанией бодро топали вдоль речки, куда глаза глядят. Правда хитрая мама видела цель, в руках у нее был здоровенный бидон и тряпичная авоська, которой она размахивала, как флагом. На обратном пути нам надо было завернуть к «хозяйке» за молоком с вечерней дойки и за творогом. Баба Поля корову уже не держала, но сметану делала, и на погребице всегда стояла крынка, полная этой вкуснотищей.
На мне был новый нарядный сарафан и белые носки. По сравнению с чумазой Женькой и толстым Вовкой с голым пузом, нависающим над штанами-пузырями, я чувствовала себя королевной. Дурак Вовка набирал ромашки в неопрятный лохматый ворох и старался сунуть мне в руки, но тащить этот веник мне не хотелось, и я брыкалась.
– Мам. Что ты про груши эти так вопишь? Давай лучше про васильки, а? Помнишь, ты пела?
– Про васильки, Ирк, надо сидя петь. И влюбившись. Ты вот – влюбилась? Вон Вовка может петь, а ты нет. Влюбиться надо. Да, Вов?
Она затеребила Вовку, пощекотала и пригладила лохматый чубчик. Вовка покраснел, вывернулся и замычал, как бычок:
– И ничо я не влюбился. Это она сама влюбилась. В Ромку – цЫгана. Мама отпустила паренька, задумчиво на меня посмотрела.
– В Ромку, говоришь? Ну, ну… Ладно, давайте петь. Про васильки…
***
Уже почти стемнело, на берег опустилась та нежная прохлада, которая бывает в конце лета, после жаркого дня. Мы брели по улице, тяжеленный бидон тащили по очереди, но маме не отдавали. Ужинать не хотелось, потому что «хозяйка», обожавшая маму, навалила нам по миске желтоватого, плотного, разваливающегося на сочные, влажно – зернистые пласты творога, залила их еще не «вставшей» сметаной и украсила темно-бордовыми пиками перетертой с сахаром смородины.
– Йишты, це витаминчик.
И мы йылы, пока животы не стали перевешивать усталое туловище…
***
– И представляете, у неё нет даже кровати нормальной, спит на раскладушке. Папа не то что бьёт её, он воспитывает, как он считает. Заставит лечь на лавку и сечет тоненькой хворостинкой. А мама плачет, но сделать ничего не может. Да и на работе она всегда, деньги зарабатывает.