Ребята из школы маленькой стайкой толпились у карусели, раскручивали ее, подсаживая наверх девчонок, и катая их по кругу. Анна глянула на отца, но тот, целиком и полностью поглощенный выбором меда, совсем забыл про дочку, потеряв ее из вида. Анна спрыгнула с телеги, отвернувшись, быстро потерла рукой губы, чтобы они стали покраснее, пощипала щеки для румянца и побежала к своим. Она уже довольно отметила про себя – Сашок, небольшого росточка, чем-то похожий на широкую табуретку, парень, жутко покраснел и смутился, увидев ее, судорожно стал поправлять воротничок рубашки и засуетился. Здоровый он, Сашок, сильный, как из свинца вылитый, хоть и ростом невелик, добрый, но Анне он не нравился – не по ней.
Она проскочила мимо, нарочно задев его локтем и залезла на карусель – ловко, одним прыжком. Карусель завертелась, предпраздничное настроение обуяло Анну. и на душе стало так радостно и сладко, как будто туда налили меду.
Время пролетело незаметно, мужики уже нагрузили на телегу бидоны с медом, пряники, сливы с лукошках, баранки и связки синего лука, который привозили с юга смуглые торговцы. Анна устала, у нее слипались глаза от впечатлений, парного августовского воздуха и предгрозового томления. Она стояла у телеги со стороны тенистой ивы, почти закрывшей ее ветвями от редеющей толпы, и почти дремала стоя. Но, вздрогнув, открыла глаза, потому что кто-то дотронулся до руки.
– Не бойся, алмаз души. Держи. Тебе это
Баро стоял напротив, почти вплотную и с усмешкой смотрел Анне прямо в глаза. Как же он был хорош! Все девчонки деревни умирали от братьев цыган – высоких и стройных, как тополечки, кучерявых, смуглых, мускулистых и широкоплечих. А Баро еще был и синеглаз. Откуда у потомственного, чистокровного таборного цыгана взялись такие глаза – загадка, но своим взглядом цыган убивал наповал. Особенно, когда, как распрямившаяся пружина вскакивал на коня и оттуда, сверху коротко взглядывал, откинув назад кудри – сердце девушек падало в пятки и сладко там таяло.
Баро сунул Анне в руку что-то шелковое и мягкое, сжал ее пальцы шепнул:
– Не гляди. Дома глянешь, радость. И отцу не кажи – отымут.
Анна растерялась, сжала кулак покрепче – то, что она дал упруго спружинило, поместившись в руку полностью. Баро растаял в начинающих сгущаться сумерках.
Не выдержав, Анна уже в телеге, потихоньку расправила подарок. Тончайший, почти невесомый шелковый платок, весь в алых маках на белом, снежном фоне, казалось, был выткан из паутины.