— Я правда не виню тебя. И ты здесь не потому, что я хочу отомстить. Ни тебе, ни тем более Мише. Всё-таки он мой младший брат.
Воспоминания о сыне отзываются в животе болезненным спазмом. Чем я думала, когда глотала эти чёртовы таблетки? А вдруг что-то бы пошло не так, а если бы Кай не успел…
— С кем он сейчас?
— Я нанял для него няню. Одну из лучших. Не бойся, он в надёжных руках.
Няня. Это не его подельница или любовница. Какая же я идиотка…
Какое-то время мы стоим молча, обнимая друг друга. Как пара влюблённых, которая бурно повздорила и сейчас замаливает друг перед другом несущественные грехи. Словно не он держал меня прикованной наручниками к кровати, словно не я прятала вилку, мечтая вонзить её в его шею…
Его осторожные ласки не распаляют, а успокаивают. Я чувствую, как мои ощетившиеся шипы исчезают, как от его прикосновений затягиваются кровоточащие раны. Моя голова тяжела и легка одновременно — слишком много событий для одного дня, для всех этих дней, счёт которым я потеряла.
Правда, которую я сегодня узнала, слишком тяжёлая для того, чтобы переварить её так скоро.
Игорь отец Кая.
Женщина, которой не позволили испытать снова радость материнства и которая просто сломалась.
Моё мнимое отравление.
Наручники.
Истерики.
Звуки рояля в ночной тишине и прикосновения молодого мужчины, таять от которых я не должна.
Нахожу в себе силы отпрянуть и едва не падаю, потеряв точку опоры. Пошатываясь, добредаю до кровати.
— Я хочу побыть одна.
Сворачиваюсь калачиком и тяну на оголившиеся бёдра покрывало.
Мне не стыдно, что он увидит моё бельё или то, что под ним, а в свете открывшихся фактов разыгрывать из себя скромницу вообще было бы нелепо. Я просто хочу спрятаться, остаться одной в своём маленьком мире. Пусть даже мой мир сейчас всего лишь старая мрачная комната.
* * *
— Что это такое? Свинина? — смотрю на содержимое серебряного подноса: кусок идеально прожаренного мяса, миска с салатом и какая-то бурда в бульоннице.
— Нет, ягнёнок.
Тяну руки к блюду, но Кай бесцеремонно забирает тарелку с мясом себе, пододвигая мне бурду.
— Я не буду есть эту хрень.
— Это суп-пюре, тебе пока нельзя ничего тяжёлого, — садится как обычно на пол напротив, скрестив по-турецки ноги. — Ешь, а то остынет, — и с аппетитом вгрызается в кусок чёрного хлеба.
Можно было бы по привычке начать пререкаться, но он прав.
Черпаю ложкой густую массу и осторожно втягиваю аромат, на удивление пахнет вполне сносно. Смело отправляю непонятное нечто в рот. Вкусно.