А как всё выпьешь с добрыми мыслями, чашечку возьми в лэвую руку, пэрэверни и застынь, – и она, выпучив глаза, смешно показала, как именно застыть.
Я, скривясь от горечи – кофе-то нельзя сластить – сделала все, как она сказала, и бабушка, водрузив на нос очки, стала рассказывать мне мою будущую жизнь, переходя с русского на армянский и снова на русский. Основательно так всё объясняла, с подробностями и какими-то мелкими красочными деталями, хотя иногда делала долгие паузы, так и не найдя нужного слова ни на одном, ни на другом языке. Я в тот момент даже немного разочаровалась, решив, что всё как-то не очень конкретно, одни общие слова: долгая любовь, интересная жизнь, прекрасная семья, что мир посмотрю и себя покажу, творчеством займусь, найду увлечение и не одно, – эдакий усреднённый набор слов для человеческого счастья, который каждому будет приятно услышать… Мне тогда почему-то казалось, что такой и должна быть обыкновенная жизнь, а как иначе? Но о маме, помню, она как-то хорошо, по-особому сказала, я даже запомнила: «Мама у тебя в семье главная, четко вижу, она как пуговица, на которой все держится». Как пуговица. Так и было.
Потом, крутанув чашку и прищурившись, несколько минут внимательно всматривалась в узор. Улыбнулась. «Вай мама-джан, жизнь твоими глазами так красочна… Только больше думай о том, что есть, а не о том, чего нет».
Она говорила просто, но ее незамысловатые слова казались мне загадками, словно она рассказывала сказку, и речь в этой сказке шла совсем не обо мне. Как мне тогда, в юности, было понять её «не стой у себя на пути?», как истолковать слова: «Никто не стоит у нас на пути, кроме нас самих»? А ведь так и случилось потом, стояла, долго стояла, топчась на месте.
Наконец она опустила очки и, пристально посмотрев на меня, произнесла: «Вай мама-джан, и трое детей у тебя будет, все три сына, апрес…»
Какая-то милая тупость разлилась внутри моего тела, стоило мне услышать эти слова, какая-то легкая оглушенность овладела мной, а на лице появилась блаженная дурья полуулыбка, не монализовская, совсем нет, именно дурья, и какое-то нежелание продолжать разговор, ведь главное уже было сказано.
Тут у беседки что-то заколыхалось и зашуршало – пришла следующая в очереди на гадание, крупная полная женщина в цветастом платье и красной помаде от бровей до подбородка. Мне с испугу показалось, что кроме ярких губ на ее круглом лице не было ничего. Но запомнила ее, надо же.
Тогда этим предсказанием я была не просто озадачена, а ошеломлена, и постаралась поскорей забыть об этой странной встрече с гадалкой. И, насколько я сейчас вижу, всё, что она наговорила, оказалось правдой, хотя я и посчитала это тогда общими словами. А она рассказала мне мою, исключительно мою жизнь, увидев ее на много десятилетий вперед на дне крохотной чашечки.