Вероятно, я ошибалась, наивно предполагая, будто знала о желаниях «Мистера А».
«Целоваться — не совсем верный термин», надсмехался надо мной внутренний голос. «Ведь его рука лежала на твоей обнаженной груди. Он жестко терся каменным стояком о твое бедро. Вспомни, как он опалял твое лицо горячим дыханием в перерывах между борьбой ваших языков»…
Я ерзала, восстанавливая в памяти эти насыщенные сцены, и чувствовала знакомый прилив возбуждения.
Страшно хотелось провалиться сквозь землю, когда я читала собственные сообщения, адресованные Алексу… Я открыла ему ту часть себя, которую держала под семью печатями, не подозревая, что по ту сторону экрана «Мистера А» находился Гребцов.
Боже, как же он, должно быть, смеялся надо мной… И все же «Мистер А», — Саша, — ни разу не дал мне усомниться в том, что он тратил в пустую время, общаясь со мной.
Он заставил меня чувствовать себя смелой, сексуальной, уверенной.
Я наткнулась на сообщение под последней фотографией, которую отправляла ему на утро после вечера в баре.
Он назвал меня хорошенькой.
Невообразимо.
Гребцов, которого я знала, с кем работала бок о бок на протяжении многих лет, часто смотрел на меня таким образом, словно сдерживался от порыва лично подхватить на руки и выбросить из ближайшего окна. Это не укладывалось в моей голове. Было сложно поверить в то, что он смотрел на мое фото, где я неряшливая, с похмелья и закутанная в одеяльный кокон, и считал меня хорошенькой.
Как бы ни старалась, а представить босса, искренне проникнувшегося ко мне симпатией, не получалось.
Я чувствовала подступившие слезы. Влага стремительно скопилась в уголках глаз, и с новым приступом злости я стиснула зубы, не в силах смириться с тем, что душевная боль гораздо сильнее неприязни к мужчине, ставшему ее причиной.
Внезапно я свернулась калачиком на своей кровати, рыдая, словно ребенок.
Хорошо. Ладно! Этой ночью я буду плакать.
Я провела дома целую неделю почти безвылазно. В последний раз с нечто подобным мне пришлось столкнуться после смерти мужа, и думать об этом было болезненно. Увольнение по собственному желанию, обман Гребцова и уход из жизни самого дорогого человека — ситуации, которые и рядом не стояли, однако сейчас я испытывала похожую пустоту утраты, ужасное одиночество, как будто какая-то жизненно важная часть меня была вырвана.
Я с трудом могла представить, как возвращаться к нормальным будням. Застряла в забвении, прячась под одеялом, как трусиха, обворачиваясь противной жалостью к себе. Каждый час металась от гнева, потому что позволила себя обмануть, к постыдному, необъяснимому желанию немного отмотать время назад, чтобы сделать все возможное и продлить ложь.