На верхних двух этажах было спокойно, людей выгнал ужас, навеваемый не столько ситуацией, сколько самим Медоедом, спустившим «зверя» с поводка. Шмель с Анжеликой морщились, вздыхали тяжело, но молчали, понимая, что делается это и ради их же безопасности. Ещё через час Медоед и сам прекратил это «давление», заражённые уже не полезут, ощущая Крюки.
Следующие полтора суток для Димы стали, наверное, одними из самых скучных в жизни. Делать на крыше совершенно нечего. Внизу беснуются сотни тварей, рыщущие в поисках человеческого мяса и убивающие друг друга, ради того же куска плоти.
Шмель и Анжелика всё это время провели на нервах, особенно первый день, когда на кластере разыгрывалась основная драма. Одно дело смотреть на подобное по видео и абсолютно другое, стать реальным свидетелем и почти участником.
В течение дня разговаривали мало, не та обстановка, хотя Медоед и не против был поболтать. Только ближе к вечеру, когда солнце начало клониться к горизонту, а вой умирающего города практически сошёл на нет, товарищи более менее пришли в норму. Даже кажущийся монолитным кваз и тот признался, что пробрало до самых печёнок. В первые часы, особенно. Знать, что буквально в нескольких десятках метров внизу сотни тварей рвут друг друга, жрут людей и в любой момент могут прорваться на крышу… такие себе ощущения…
Готовились ужинать, в котелке уже «доходили» макароны, банки консерв вскрыты, вода на чай тоже вскипела. Дима днём прошёлся по верхним этажам, принёс пару больших бутылей с водой и в буфете одной из фирм, набрал к чаю печенья и конфет.
Анжелика, приняв свою порцию еды из рук Шмеля, спросила вдруг:
— Медоед… — парень перевёл взгляд на девушку. — До меня вот только дошло… если ты родился здесь… то, получается… совсем не знаешь «той» жизни? И я всё удивлялась, почему ты некоторых привычных всем мелочей в упор не замечаешь…
Дима усмехнулся. Ну да, что тут ответить. Девушка, между тем, продолжила, развивая мысль:
— И получается, ты никогда не знал мирной жизни… не знаешь, каково это жить, не опасаясь, что из–за любого угла на тебя может броситься чудище… — она на некоторое время замолчала, поражённая собственному умозаключению.
— Так и получается, — пожал плечами Дима.
— Но ведь это… это жестоко…
Медоед снова усмехнулся, обвёл глазами крышу, устремил взгляд дальше и снова перевёл на Анжелику, посмотрев в глаза:
— Жестоко? Почему? — чуть удивлённо переспросил сначала. — Да, я здесь родился, а другая, та, жизнь, для меня… — на секунду замолчал, подбирая сравнение. — Как кино. И воспринимаю её тоже, как кино. Я не убиваюсь по потерянной жизни. Я ведь ничего не потерял, у меня не было той жизни. Я живу здесь и сейчас. Жил и живу в Улье. Стикс, это мой мир и другого мне не надо. И мне не с чем сравнить, чтобы назвать этот мир плохим. Да, здесь на каждом шагу поджидает смерть, да, люди здесь дерьмо ещё большее, чем злодеи, про которых я читал в книгах. Но сам по себе Улей… он чист. Здесь всё настоящее, нет фальши… за исключением той, которую вы, иммунные, принесли с собой оттуда. Так что… говорить «жестоко» по отношению ко мне, думаю, нельзя, — отвёл взгляд, снова осмотрелся, встретился глазами со Шмелём, тот, оказывается, тоже внимательно слушал.