— Спасибо, — чуть улыбнулась я, не в состоянии сделать это в полную силу, потому что раны сразу же трескались и начинали кровоточить, удивленно хохотнув, когда Зверь положил передо мной медовый пряник, от которого шел просто невероятный сладкий аромат.
— Это тебе, — скованно отозвался Зверь, наблюдая при этом за мной жадно и трепетно, словно мои эмоции были для него таким же лакомством, каким для меня был этот пряник.
— Где ты нашел его?
Господи, я была счастлива, словно ребенок от такой мелочи!
— Обменял, — пожал плечами Зверь.
— На оленя?
— Кабана и пару рябчиков.
Я отломила половину пряника, протянув ее Зверю, который смотрел на него с явным недоверием и, наверное, даже опаской, отчего выглядел забавным.
— Попробуй, я думаю, тебе понравится.
Сомнения Зверя отчетливо можно было увидеть в его глазах, когда он протянул руку, отламывая небольшой кусочек от предложенной половины, и первым делом обнюхал его.
Странный необъяснимый трепет был в моей душе, когда он все-таки положил в рот пряник, а я понимала, что он делает это впервые — пробует человеческую еду, доверившись мне и моему мнению.
В этом было что-то особенное, неповторимое.
Сродни тому, что прикасаться к огромному хищнику, каждую секунду понимая, что он может лишить тебя жизни, но при этом доверяя ему.
— Вкусно? — улыбнулась я нетерпеливо кончиками губ, боясь потревожить раны, и запрокидывая голову, чтобы всматриваться в его лицо, на котором всегда можно было различить все его эмоции.
Зверь только пожал плечами, опуская голову ко мне и снова жарко полыхнув глазами:
— Ты вкуснее.
Спустя еще неделю после происшествия, я поняла, что в том огне сгорела не только Рада.
Но и тот, кого я называла монстром.
Теперь был Зверь.
Тот, кто неуловимо изменился, всеми силами стараясь держать себя в руках, не рычать, не кричать, максимально не делать резких движений. Он словно проникал под мою кожу своими обостренными инстинктами, каждый момент времени, что находился рядом, прислушиваясь к тому, что я говорю. Или, о чем молчу.
За эту неделю мы оба ни разу не повысили голоса, не поругались, но напряжение между нами росло.
Странное, неуловимое, кусающее, и начинающее буквально искрить ближе к ночи, когда сумерки опускались на землю, и стены и без того тесного домика сжимались еще сильнее, выбивая из груди воздух.
Зверь не оставался в доме на ночь.
Ни одной ночи с тех пор, как мы вернулись из деревни, он не провел под крышей, заглядывая рано утром, чтобы подкинуть дров в печь и уйти на охоту, полуобнаженный, напряженный и со снегом в волосах, потому что спал прямо на заснеженной земле, не нуждаясь ни в тепле, ни в уюте.