Север опускает меня прямиком на мягкий матрас и забывает отодвинуться, продолжая нависать сверху. Я смотрю на его волевое лицо с идеальными чертами, которые словно высекли из камня, и замираю. Нет, не от восторга, а от упрямства. Он же забавляется, я веселю его пока сопротивляюсь и невольно подыгрываю. А что будет, если игра станет скучнее? Если я перестану биться и мое “нет” останется лишь в моих глазах.
Я злобно выдыхаю ему в лицо, но перестаю вырываться. Даже опускаю голову на шелковое покрывало и пытаюсь отвлечься от широких мужских ладоней, что стягивают то же самое покрывало с двух сторон от моей талии. Север останавливается вслед за мной и смотрит с интересом, пытаясь разгадать мое поведение.
— Это значит “да”? — он приподнимает одну бровь.
Я качаю головой.
А взгляд Севера опускается ниже. Туда, где поблескивают пуговицы моей блузки. Север подносит ладонь к самой верхней из застегнутых и проводит подушечкой пальца по ее окружности. Легонько, но я все равно чувствую, как тело реагирует на его дразнящий и одновременно вызывающий жест. Напряжение покалывает иголками, а пульс делает кульбиты и отдается в висках. Он же не посмеет? Игра игрой, флирт флиртом, но раздевать беззащитную девушку — это очень плохо.
Это…
Я даже слово подобрать не могу.
— Впрочем, я могу раздеться первым.
Он переносит пальцы с моей блузки на свою рубашку и нащупывает пуговицу, которую тут же вытягивает из петли. Сдвигает длинные пальцы дальше и распускает вторую пуговицу, из-за ослабленного воротника выскальзывает стальная цепочка с прямоугольным медальоном, наподобие армейского, и падает мне на грудь.
— Ты не боишься шрамов?
— Что?
— Говорят, шрамы украшают мужчин. Но это как с татуировками, если сильно увлечься, то начинает играть в минус.
— У тебя много шрамов?
— Закрой глаза. Так будет лучше.
— Не буду, — я уверенно качаю головой, а потом цепляю пальцем его медальон и оттягиваю в сторону, чтобы мужчина вспомнил о такой мелочи, как дистанция. — Север, мне не нравится лежать под малознакомым мужиком…
— Спроси, что хочешь.
— У тебя есть совесть?
— Нет.
— А тормоза?
— Я как-то почти год провел в инвалидном кресле, — его голос меняется, становится тише и наполняется хриплыми помехами. — Я умею притормаживать, но не тогда, когда вижу зеленый свет.
Я снова дергаю его цепочку. Злее.
— Хорошо, желтый, — он кивает с усмешкой.
Обхватывает мои пальцы, плавно вытягивая цепочку прочь. Потом наклоняет голову, снимая с себя медальон, и возвращает его в мою ладонь. Намеренно обжигает прикосновением, пока помогает мне обхватить медальон как следует.