– Товарищ Яркин, арестованный Нечаев доставлен на допрос! – доложил Николаев.
Главный чекист уезда, подняв на меня голубые глаза, указал рукой на табурет. Я повиновался. Высокий чекист присел напротив, взял чистый лист подвинул себе чернильницу и вооружился ручкой.
– Товарищ Николаев, можете приступать! – сказал Яркин.
Чекист посмотрел на меня и задал первый вопрос:
– Вы служите в Угро?
– Да, – ответил я, – стажером.
– Вы признаете, что принимали участие в хищении ценностей из имения Заградского?
– Нет.
Чекист обмакнул перо в чернила и быстро стал черкать им по бумаге.
– Что за картина была в ваших руках?
– Мне ее дал товарищ Светловский.
– У вас на квартире найдены вещи из списка похищенного. Что вы намеревались с ними делать?
– Я их в глаза не видел. Еще раз говорю, что вещи эти мне подбросили?
– Кто сделал это, по-вашему?
– Мои недруги.
– А они у вас есть?
– На днях посреди ночи меня едва не прирезали в квартире!
Чекисты переглянулись.
– Из-за чего? – cпросил Николаев.
– Возможно, месть за то, что я отправил на тот свет Меченого.
– По-вашему, хищение совершили монастырские бандиты?
– Почему бы им не сделать этого?
– Хм-м… Музейный работник Иванов утверждает, что вы были в районе городского постоялого двора, когда к нему подъехал обоз с ценностями.
Вот, я сглупил! Зачем, ну, зачем обмолвился при музейщике, что видел обоз, когда ходил к Кузовлеву?! Бестолочь!.. А дворянина приплетать к этому нельзя! Затаскают чекисты старого сыщика, жизни невзвидет!
– Да, я был в том районе, – признал я. – Но к обозу не подходил.
– Что привело вас туда? – cпросил Яркин, закурив папиросу и разгоняя дым рукой.
– Ходил по наказу товарища Светловского к плотнику Кривенькову… Товарищ Яркин, знают ли о моем аресте в Угро?
– Знают. Только что звонил Светловский.
– Надеюсь, этот кошмар для меня скоро кончится.
Яркин выпустил клуб дыма, пожав плечами. Николаев продолжал задавать вопросы и писать на листке. Я взял в руки картину в золоченой раме. На ней в красочной манере на фоне осеннего леса был изображен охотник с легавой собакой. В левом ее углу я разобрал надпись: «Н. Сверчков». Не раз в своем прошлом – пардон, будущем! – любовался картинами этого замечательного русского художника-анималиста, талантливого мастера жанровых сцен. Лошади и собаки у него получались как живые, охотничьи зарисовки неизменно радовали глаз. Но в коллекции Заградского были картины гораздо ценнее, скажем, кисти какого-нибудь «малого» голландца, вроде Питера де Хоха, или нашего Тропинина. И нимфа из слоновой кости не шла ни в какое сравнение с золотыми статуэтками! Мои недруги, решив сдать меня чекистам, явно пожадничали.