Допрашивал подлеца в Угро Светловский. Фамилия его была Углов, родился и вырос он в деревне на востоке Петродарского уезда. После службы на Черноморском флоте приехал в город и завел шашни с вдовушкой Савелкиной.
Первый дворянин, которого он прикончил, был из Пензы, второй – из Кирсанова. Оба оказались здесь проездом. Придя на базар за покупками, столкнулись на свою беду с Савелкиной, которая, поговорив с ними и прознав, что они иногородние, пообещала хорошо сбавить цену. Ей оставалось только отводить их домой под молоток сожителя, что она с успехом и делала. Петровский был местный, но и ему не повезло: он жил в одиночестве, и Савелкина об этом знала.
Не успели мы разобраться с Угловым и Савелкиной и засадить их за решетку, как разнеслись новости об ограблении кассы Губкожзавода. Вот, черт! Снова в ружье! Мне в этот момент пришли на ум строчки из стиха Блока: «И вечный бой! Покой нам только снится».
Мы втроем выскочили наружу и рванули в пролетке к конторе завода, располагавшегося на Площадной и принадлежавшего до революции богатому кожевеннику, купцу Котову.
Я еще в самом начале журналистской деятельности знал, что в городе в прошлом было несколько крупных кожевенных заводов, сконцентрированных в районе улиц Канавной и Площадной. Их хозяевами значились: уже упомянутый Котов, Клюев, Хренников и братья Агафоновы. К 1915 году, в разгар империалистической войны, только один завод пережил трудные времена – котовский. На нем работало около восьмидесяти человек, занимавшихся пошивом сапог для армии. Но и это производство со временем угасло. После революции появилась надежда, что кожевенный завод возобновит свою деятельность. Так и случилось. Из Тамбова были присланы специалисты, назвавшие предприятие Губкожзаводом. На него в 1918 году устроилось работать порядка ста сорока человек, потом число рабочих выросло до двухсот. На заводе организовали профсоюз, драмкружки, проводилась большая воспитательная работа.
И вот на этот оплот местного рабочего класса был совершен наглый налет. В конторе Губкожзавода, когда мы туда ввалились, царил полный кавардак. На полу валялись столы, стулья, бумаги, штукатурка. Большой несгораемый шкаф в кассе был раскрыт настежь, в нем, кроме россыпи документов, ничего не осталось. Кассир самого крупного предприятия города, пожилой гражданин в больших роговых очках и чистеньких нарукавниках, был в шоке. C момента ограбления прошло уже минут двадцать, а он все никак не мог унять дрожь в теле. Сидя на краешке стула, оглядывал своих сослуживцев испуганными глазами и без конца покачивал головой.