Иногда мне хотелось жалеть и гладить его по голове. Иногда сделать ему, как можно больней. А иногда встретиться с ним на эшафоте, причём расклад такой: я читаю приговор, а он рыдает носом в плаху. Нередко накатывало желание избавиться от моего деревянного опекуна немедленно и во веки веков. Но страх лишиться защиты Сарга шёл с ним рука об руку. Он был неподкупен, непотопляем и застёгнут на все пуговицы. Мне это не нравится, с чем мой опекун не видит причин считаться. А ведь любит меня, зараза! Вот только я ему не дочь, а некий неудавшийся сынок-гомосексуалист, что не вписался в героическую биографию отца-ветерана. И разлюбить засранца невозможно, и переварить никак: давишься, рыдаешь и ни одной пьянкой не запить.
Что до моего либидо… Ну, не стыкуется оно с такими Саргами! Моя любознательная натура склонна почесать языком. Мой супруг, например, имел такой арсенал тем для разговоров, что любая библиотека обзавидуется. С ним было так интересно, что весь букет его недостатков – общечеловеческих и сугубо британских – я лелеяла, пуще собственных детей. Передёргиваю, конечно, но в принципе всё, как на духу. Сарг же напоминал мне скульптуры из металлолома, что так и не пришлись по душе: железа много, порыв создателя очевиден, но тянет смыться с этой выставки. Тоже передёргиваю, но где-то близко к истине. Поскольку говорить с Саргом по душам, это как беседовать с крепостной стеной о горизонтах, что разворачиваются за ней. Но, я всё равно его любила! И Вотума, и Алесара…
И, кажется, капитана Олсака, который сейчас беззвучно материл меня на юте и думал, что ветер унёс всё непечатное в море. Туда, где на горизонте, наконец-то, замаячил подпрыгивающий на волнах белый лепесток. Душка-Олсак исполнил своё грозное обещание и догнал ворюг. Десятник Мейхалт полез стаскивать меня с пушки – сама не заметила, как забралась на неё, потеснив Куха с мелюзгой. Я смирилась и позволила оттащить себя через всю палубу к Олсаку под крылышко. Уже вдвоём они предприняли попытку запихнуть меня в капитанскую каюту под замок. Но Мерона заступилась, поклявшись не выпускать меня из своих когтей. Кух с Шехом, обнаглев до состояния природных стихий, вскарабкались на плечи капитана. И на полном серьёзе внимали его командам: всем этим приказам связать узлом бом-брамы со стеньгами. Проделать что-то экзотическое с каким-то бу-шприцем и прочими пизанскими или бизанскими вантами. Больше всего меня впечатлили слова: крюйс, эринс и хренолазы с курвятниками. Фраза «жвачка кастрированного обра» вызвала уважение капитана к Мейхалту. И успокоила меня на предмет спаянности разнородного мужского коллектива.