– Суки! – зло прохрипел Борен.
И впервые глянул на сам алтарь. Молодая худосочная обнаженная женщина лежала, раскинув руки и ноги. Отрубленная голова не откатилась прочь, но припала на одну щеку. Открытый черный глаз равнодушно посверкивал промеж темных прядей. Невысокая налитая грудь еще подрагивала, расставаясь с жизнью. Промеж ног на боку скрючился окровавленный младенец, связанный с матерью сизой толстой пуповиной. Борен неспешно тщательно отер о рубаху мечи и убрал в ножны. Дасий, оставив Лабуда, подошел с другой стороны. Боярин оглядел их добычу и выудил из-за пояса моток шелковой бечевы – все предусмотрел умник. Он ловко перевернул младенца на спину и перетянул пуповину у синюшного животика. Затем отрезал ее и оглянулся.
– Подай, – кивнул на припасенную жрецами воду в небольшом деревянном корыте у стены.
Борен притащил его, стараясь не расплескать – уж больно мелкое да хлипкое. Он взгромоздил корыто на алтарь, и Дасий сунул ему в руки крохотную покряхтывающую девчонку. Та смотрела на своих похитителей на диво разумными черными глазенками. Полусотник готов был поклясться, что она все понимает. И даже будто готовится к чему-то.
– Ты полегче, – буркнул Дасий, забирая горстями воду и омывая младенчика. – Чего сдавил-то? Чай не сбежит. Еще сломаешь ей чего. Неужто сроду новорожденных в руках не держал?
– Откуда, – проворчал Борен, через силу ослабив хватку. – Моя трижды рожала, когда я в походах был. Будто нарочно подгадывала.
– Оно и видно, – чуть ли не журчал боярин, умывая малышке личико. – Ишь, какая ты у нас ладная. Да крепенькая. И глазки шибко умные. Сразу видать, что не человечьи. Да ты не пугайся. Мы тебе вреда не сделаем. Увезем к себе. А там заживешь новой жизнью. Не то, что среди этих страхолюдов. У нас-то, небось, куда как краше. И народ все благочинный. Друг дружку не ест.
– Ага, безо всякого толку режет, – вновь проворчал Борен, косясь на Живула, что оттаскивал к входу тело Лабуда.
Оставлять здесь товарища они не станут – в голову не вступит этакое кощунство. Как ни тяжко, а на корабль утащат. А там закатают в бочку с медом и увезут на родную землю – на этой поганой тризны справлять не станут. Лабуд не заслужил такого поругания – славный был воин. И товарищ верный. Занесла ж его нелегкая… Всех занесла…
– Придержи-ка, – одернул Дасий задумавшегося полусотника.
А сам выудил из-за пояса тугую полотняную скрутку. Развернул два куска тонкого льна. Меньшим насухо обтер девчушку, а в больший ловко завернул ее, будто всю жизнь промышлял нянькой. Затем прижал ее к себе.